— Для чего это?

— От незваных гостей.

Кивнул, в общий круг встал с деревенскими.

А к ворожее староста подошел.

— Радмила, что ж случилось-то? Я вот только приехал. Никто не знает ничего, жена говорить отказывается.

— Дочь твоя с собой покончить хотела, этим удельниц привлекла. Они и рожениц, и детей губят, в себе подобных превращают. Голуба сама убежала, а дитя бросила — я так думаю. Даром такое Белокраю не пройдет. Содеянное зло ворота земли всей нечистой силе открыло, не только мелочи всякой, кою отогнать легко. Я ворота эти закрою, но дитя за матерью сюда придет. Неизбежно это. Рябина — чтоб не тронул никого игоша.

Со всей суровостью мужчина речь ворожеи прослушал, брови насупив. Ничего не сказал, к семье вернулся, на дочь с презрением глядя, но как взглядом с женой встретился, глаза в сторону отвел.

Небо тучами заволокло — чернота непроглядная, новолуние. В яблоневом цвету бродят оранжевые отблески от кострища. Голову обносит, сердце стучит часто-часто. Тяжко ворожее к обряду приступать, будто порог какой перешагнуть надобно, через который больше одного раза не переступают.

Вдруг молвит Вышемиру:

— Кидай козленка в огонь.

Люди разом замолчали, ушам не веря. Староста остолбенел.

— Кидай.

Ужас на лице мужика появился. Расширенные глаза в темноте видно стало.

— Да ты что, Радмила! Как же мне живое создание да в огонь?

— Кидай, коли зла Белокраю не желаешь. Если ворота не заперты останутся, сгинет всё. Кидай.

Сурово на него смотрит ворожея. Не просит, не требует — повелевает, страшно что поперек ей сказать. То ли ночь колдовская сети забрасывает, то ли силы к себе колдунья притягивает — сумрак плотный сгущается, хладом веет, страх суеверный разум пленяет.

Бросил козленка Вышемир в костер, как от сердца оторвал, — не глядя, резко, нервно. Отвернулся тут же, ежась от диких воплей животного. Люди детям глаза закрывают, сами слез сдержать не могут.

Вскинула руки Радмила, ладони к огню повернув. Глаза будто сами жаром запылали.

Мигом пламя фиолетовым стало, столбом к небу поднялось, точно древо; съело жизнь и потекло к яблоням, языками по земле перебираясь, словно корнями-вьюнками. Искрами зашлось, подобно горнилу кузнечному, да потухло тут же.

Стоят люди не живые не мертвые. Чудес таких отродясь в Белокрае никто не видывал.