— Склеп семейный, — напомнил Никита.
— А разве все они — не твоя Семья? — обвел руками вокруг себя Фрол и тыкнул пальцем в стоящих за Никитой Слона и Лязгуна. — Вот эти воины? Дети твоих слуг? Не они ли давали тебе роту? Если я принесу тебе клятву верности, я не твоя Семья? И где будет их последнее пристанище? За оградой твоего красивого имения?
Перед Никитой сидел самый настоящий, матерый волхв, за спиной которого была целая жизнь. И не паркетная, а настоящая, с кровью и болью, с постоянным риском и страхом, ответственностью за однополчан и друзей. Вправе ли сейчас отказываться от такого спеца, пусть он и вызывает некоторое неприятие, дискомфорт?
— А хочешь ли ты ее дать?
— Прямо сейчас, — закатал рукав куртки и рубахи старик. Сухая, истончившаяся кожа едва ли не просвечивала на солнце, а набухшие вены пульсировали в такт сердечного ритма. — Кровью…
— На мгновение мне показалось, что ты мой родственник, — задумчиво произнес Никита. — Такой же сумасшедший и отчаянный. Не понимаю, зачем тебе связывать остаток своей жизни с кланом Назаровых.
— Папа! — раздался звонкий голосок дочери, несшейся по лужайке к бассейну. — Мишка опять фокусы свои показывает!
— Врешь! — возмущенно возражал мальчик, стараясь поймать сестру. — Папа, не верь ей! Я хотел цветок Лизке подарить! Как ты мамам даришь!
Они одновременно подбежали к шезлонгу и остановились как вкопанные. Их взгляды были прикованы к незнакомому седобородому старику. Фрол с усмешкой отправил в рот ложечку с медом, почмокал губами и призывно поманил детей ладонью.
Миша предусмотрительно спрятался за огромным Слоном, а Полина нырнула за спину отца и обхватила его за шею. Жарко зашептала, широко распахнув свои глаза:
— Папочка, это тот самый вредный дед! Я тебе говорила…
У Фрола, ко всем его достоинствам и недостаткам, оказался хороший слух.
— Будешь слушаться вредного деда — станешь великой Прорицательницей, — просто сказал он и подмигнул Полине.
Девочка недоверчиво посмотрела на него и сощурилась, как будто решая сложную задачу. Кто знает, что за мысли сейчас бродили в ее голове. Или же она просматривала картинки жизненных тропинок, выбирая самую верную, на которую не страшно ступить? Старик чего-то ждал.
— Хорошо, — кивнуло зеленоглазое чудо. — Десять лет, не больше. А потом ты уйдешь.
Фрол с довольным видом откинулся назад; кресло упруго заскрипело.
— Десять лет… Что ж, мне хватит этого срока,
Никита ничего не понимал. Впрочем, разгадка слов дочери рано или поздно станет ему известна. Да и сам старик не удержится, поделится мыслями. Взглянув на него, заметил в потускневших глазах застарелую грусть.