— Это вопрос не только гонорара, — сказал я. — Но сделаю для тебя одно, Верма. Извещу обо всём Его Преосвященство епископа. Возможно пожелает, чтобы я присмотрелся к делу. Возвращайся ко мне через два-три дня, и сообщу тебе, чего я добился.

***

Его Преосвященство Герсард — епископ Хез-хезрона и начальник Инквизиции — часто капризничал, как разбалованная женщина. Временами приказывал мне просиживать дни в приёмной своей канцелярии (впрочем, обычно без всякой цели), а временами неделями не занимался моей скромной особой. Что, впрочем, несказанно мне подходило, поскольку я мог тогда посвятить себя таким несущественным с высоты епископского трона делам, как зарабатывание на ломтик хлеба и глоточек воды. Факт, что я сам прошу его об аудиенции, видимо удивил его настолько, что он позволил мне придти уже на следующий день утром. Я лишь надеялся, что Его Преосвященство не будет как раз страдать от приступа подагры, поскольку беседа с ним тогда протекала в крайне неприятной форме. Я недавно услышал сплетни, что лекари также нашли у Герсарда геморрой, и новость об этом не добавила мне настроения. Если на Его Преосвященство одновременно нападут и подагра, и геморрой, то жизнь наша, инквизиторов, станет несказанно жалкой. Я оделся, как пристало человеку моей профессии: в чёрную куртку с вышитым надломленным, серебряным крестом на груди, набросил на плечи чёрный плащ и надел чёрную широкополую шляпу. Мне не нравится служебный наряд, тем более, что мои занятия часто требуют держаться инкогнито. Но на официальную аудиенцию не подобало приходить в гражданской одежде. Впрочем, Герсард мог быть очень неприятным по отношению к лицам, не соблюдающим правил приличий.

Когда я добрался до дверей епископского дворца, уже весь промок, как бездомная собака. С полей шляпы на меня стекали капли воды, а плащ прилипал к телу, будто мокрая тряпка. — Собачья погода, магистр Маддердин, — сказал с сочувствием стражник, который имел счастье стоять под навесом. — Он глянул, нет ли кого поблизости. — Наливочки? — подмигнул он. — Сынок, льёшь бальзам на моё сердце. — Я приложил бурдюк к губам.

Жгучая, крепкая, будто зараза, сливовица обожгла мне губы и горло. Я глубоко вздохнул и отдал ему манерку. — Вот отрава, — сказал я, переводя дыхание. — Ты должен мне сказать, где делают такой деликатес.

— Семейная тайна. — Он улыбнулся щербатой улыбкой. — Но с вашего позволения, пришлю вам с мальчиком большой кувшин. Я потрепал его по плечу.

— Буду тебе по гроб благодарен, — ответил я и перешагнул порог дворца.