— Тебе показалось.

Солдаты подавленно замолчали. Тут, на их счастье, прибежал очередной безликий Посвященный, и меня повели заселять в Храм. Вопрос о необычном дружелюбии Патриарха остался висеть в воздухе.

Гром не грянул и молнии его не поразлили — Тьян живым и невредимым вернулся в свою келью. Было бы гораздо проще, если бы его, наконец, отправили на алтарь (рано или поздно, все равно этим закончится). Впрочем, почему он думает, что Патриарх простил его неподобающее поведение? Возможно, это и есть наказание — утонченно-изысканная пытка ожиданием. Но тут гнездилось маленькое сомнение: не перемудрил ли владыка?

Звуки иной речи, которые он старательно стирал из памяти, прозвучали в древних стенах Храма воинственным кличем и все страхи, все сомнения, которые бывший эмиссар гнал от себя, вернулись, будто никуда не уходили (месяц медитации — псу под хвост). Теперь Тьян отчетливо понимал, что проклят. Он бросил вызов Тьме, отверг религию, которую ее основатели ЗАДУМАЛИ, отказался жить среди людей, поколение за поколением соблюдающих навязанные извне ритуалы и не пытающихся ничего изменить. Словно где-то бывает иначе! Теперь Тьма обернулась и посмотрела ему в глаза. Юг стал чужим. Хуже: превратился в уродливую, кошмарную клоаку, полную чудовищ.

Все, встречи с кем он нетерпеливо ожидал, умерли или непередаваемо изменились: мать сгнила заживо от черной язвы, младшие братья, воспитанные при Храме, мало отличались по поведению от Преображающихся. Ушел в отставку любимый учитель, а ведь этот Посвященный был не так уж стар. Как Тьяну не хватало бесед с ним!

Окружение давило, воздух застревал в легких, терзал горло. От одной мысли о здешней пище хотелось блевать, но показывать этого было никак нельзя. В ночных видениях лазурные морские воды (он никогда не боялся воды!) вскипали от появления тысяч оживших скелетов, пытающихся добраться до своих убийц.

«Я ведь и раньше знал, куда девают останки жертв. Почему теперь меня это так задевает?»

Обязательный еженедельный ритуал, проводимый на провонявшем мочой и стухшей кровью клочке берега, где выполненные из гигиеничного полированного гранита алтари никогда не просыхали полностью, превратился в мучительную повинность. Он уже год не обновлял сосредоточие, балансируя на тонкой грани между жизнью и увяданием — в Арконате автономность существования значила больше, чем наличная мощь. Отвыкшие от обилия энергии каналы грелись, зудели и не давали уснуть по ночам (верный признак отторжения). Но нет способа вырвать их из тела, кроме…

Пронизывающий, неземной холод, густая, бархатистая Тьма, манящая из глубины зрачков, тот юноша. Мальчик, совсем не выглядящий несчастным пленником, скорее — увлеченным игрою с мышью котом. Враг, перед которым оказались бессильны обстоятельства и расстояния. Живое напоминание о чужой силе.