Досадуя про себя на дурную погоду, на упрямую лошадь, на промозглый озноб и на Вадимичей, которым загорелось хворать, Осененный бросил заартачившуюся лошадь и дальше отправился пешком.

К удивлению деревня встретила его темнотой и безлюдием, только где-то на одном из дворов глухо выла собака. Под ложечкой засосало. Путник шагнул за тын, с удивлением понимая, что поселение будто вымерло — не слышно людей, не видно дымов над крышами, только жалуется тоскливо и бесприютно пес.

— Эй… — негромко спросил Волынец, озираясь.

Во дворе гостиного дома стояли распряженные розвальни, груженые поклажей.

— Где все? — позвал новоприбывший громче. — Люди?

Дверь гостиной избы тоже оказалась распахнута, и он нерешительно вошел внутрь, подсвечивая себе путь Даром. В сенях в беспорядке были свалены какие-то короба и бочки, свернутые полотнища, меховая рухлядь, висели вдоль стен беличьи шкурки, нанизанные на ивовые прутья.

В самой избе было холодно и темно.

Волынец озирался, не понимая, куда исчезли шумные обитатели поселения, когда откуда-то из угла донесся тихий стон. Парень вздрогнул, мгновенно покрывшись липкой испариной, и на неверных ногах шагнул на звук.

На лавке у стены, крытый меховым одеялом, лежал человек. Посланник Цитадели склонился было над ним, но тут же в ужасе отпрянул. Открывшееся зрелище было отвратительным и страшным — лицо и руки мужчины почернели и бугрились от гнойных язв, источавших тошнотворное зловоние. Волынец закрыл рот и нос локтем, но в этот миг тот, кому полагалось быть мертвым, зашевелился и издал тяжкий полный страдания стон… Даже начал приподниматься на локте, хрипя что-то непонятное, истекая нечистотой, льющейся из лопнувших волдырей.