Ихтор проводил мужчину встревоженным взглядом. На изуродованное лицо набежала тень. Не было вины на целителе, но казалось теперь, будто он причастен к потере Клесха. И от того становилось тошнее вдвойне, потому что знал — все сделал, все исполнил, да только толку?

Главу Цитадели ждали со дня на день. Парню, стоящему на воротах, было приказано тот же миг звать ближайшего из креффов. Койра ворчал, когда судили да рядили о том, как рассказать воеводе о его потере: "Не с порога же. Пусть хоть в покой войдет…"

А в покое пусто. Да и что решат несколько мгновений? Дождаться, чтобы начал по ярусам ходить — жену искать?

Порешили сказать сразу. Может, и зря. Теперь уже казалось целителю, что зря.

…Клесх поднимался по крутым ступеням. Цитадель отвечала шелестящим эхом. Камень и холод.

В покое оказалось натоплено, пахло травяными настоями и Дариной. Клесх бросил сумы в угол, затеплил лучину, опустился на скамью и закрыл глаза. Крепость раскачивалась, и он раскачивался вместе с ней. Слышал, как гремят огромные камни, вырванные из кладки, как перекатываются по пустым коридорам. Потом понял — это не камни. Это грохочет сердце. А Цитадель стоит твердо. Что ей сделается? Ничего. Как и ему.

От душевной боли умирают женщины. Усыхают с тоски, истончаются. Исходят слезами и причитаниями.

Мужчины же делаются злы и молчаливы. Им не остается ничего иного, кроме как безмолвно кричать и крошить зубы.

Сердце билось оглушительно и гулко, а рассудок никак не мог смириться с мыслью, что…

Какая злая насмешка — спастись из гибнущей деревни, а потом умереть на руках обережников в Цитадели!