— Возможно, так и есть. Пойми меня правильно, господин, или ваше королевское величество, или как теперь тебя называть? — Он почтительно склонил голову. — Я много сражался, не жалея сил, моя жизнь не раз оказывалась на острие меча. Но… ради чего нам сражаться сейчас? Вот о чем все мы думаем. Не наше это дело. Не наш поединок.

Ищейка покачал головой.

— Союз будет считать нас сборищем трусов.

— А кого заботит, что они подумают? — ответил кто-то.

Красная Шляпа шагнул ближе к Логену.

— Понимаешь, вождь, мне плевать, если какой-то незнакомый козел назовет меня трусом. Я и без того пролил достаточно крови. Мы все пролили немало крови.

— Ха, — усмехнулся Логен. — То есть вы хотите остаться здесь?

Красная Шляпа пожал плечами.

— Ну, по-моему…

Он закричал, когда лоб Логена врезался в его лицо и разбил ему нос, как орех на наковальне. Кровь потекла по его подбородку, и Красная Шляпа рухнул на спину в грязь.

Логен повернулся, и его лицо изменилось. Теперь это было лицо Девяти Смертей — холодное и мертвое, ко всему безразличное. Это было легко сделать. Гримаса была привычной, как любимая пара сапог. Его рука нащупала холодную рукоять меча Делателя, и все подались назад, отпрянули, перешептываясь.

— Еще кто-нибудь из вас, говнюков, желает высказаться?

Парень у дерева отбросил фляжку и вскочил. Логен посмотрел на каждого из упрямцев, и все они переводили взгляд на деревья, в сторону, на землю или кудато еще, но не на него. Пока он не дошел до Трясучки. Этот длинноволосый паршивец смотрел прямо ему в глаза.

Логен сощурился.

— Ты?

Трясучка покачал головой, его волосы взметнулись.

— О нет. Не сейчас.

— Скажешь, когда созреешь. Когда любой из вас созреет. А до того я хочу, чтобы вы поработали на славу. К оружию! — прорычал он.

Мечи и секиры, копья и щиты были приведены в боевую готовность. Люди засуетились, они занимали места в строю и даже соревновались за то, чтобы оказаться в первых рядах. Красная Шляпа тоже поднялся, он морщился, прижимая руку к окровавленному лицу. Логен посмотрел на него сверху вниз.

— Если тебе кажется, что я жесток, задумайся. В прежние времена тебе бы выпустили кишки.