– Но разве… Ведь он, похоже, пытается внимать голосу разума. Разве нам не стоит хотя бы…

– Чтобы Черный Доу, и благоразумен? Да бросьте вы. Его союзники…

Губы Байяза презрительно скривились, а Финри плотнее запахнула плащ Гара.

– Не сказать чего покрепче. Кроме того, со своей задачей, лорд-маршал, вы сегодня справились блестяще. Прекрасная работа, в том числе и у вас, генерал Миттерик, и у полковника Брока, и даже у Ищейки. Земля взята, принесены такие жертвы… О чем вы говорите? Я чувствую, ваши люди заслуживают того, чтобы завтра совершить еще один такой же бросок. А? Еще один денек, ну?

На Финри вдруг обрушилась неимоверная усталость. Такая, что кругом голова. Вся сила, благодаря которой она держалась последние часы, откатывалась волной.

– Лорд Байяз, – ее отец втиснулся на ничейном пятачке между болью и смятением, – день – это все-таки день. Мы, конечно, будем биться изо всех сил, если это во благо королю, но за один день решающей победы не достичь…

– А вот это завтрашний день как раз и покажет. Всякая война – лишь прелюдия к разговору, лорд-маршал. Дело только в том, кто с кем разговаривает, и каким тоном. – Маг поднял глаза к потолку, потирая один пухлый палец о другой. – Так что лучше мы эту новость сохраним между собой. Подобные вещи вредны для боевого духа. В общем, с вашего позволения, еще один день.

Отец Финри смиренно склонил голову, но когда он сминал в кулаке бумажный лист, костяшки белели от напряжения.

– Служу его величеству верой и правдой.

– Как и мы все, – подытожил друг короля Челенгорм. – И мои люди готовы исполнить свой долг! Я покорно сохраняю за собой право возглавить штурм Героев и искупить вину на поле брани!

Как будто что-то на поле брани искупают. Там лишь убивают. И калечат. Об этом думала Финри, волоча враз отяжелевшие ноги к двери в смежную каморку. Миттерик у нее за спиной нес свою обычную чушь с воинским уклоном.

– Моя дивизия стремится вонзить в них зубы и перемолоть их к чертовой матери! Так что за меня не беспокойтесь, маршал Крой! И вы, лорд Байяз!

– Я никоим образом.

– У нас есть плацдарм. Завтра мы этих мерзавцев погоним, вот увидите. Еще один день…

Финри отгородилась от этого безудержного бахвальства дверью и прислонилась спиной к деревянной стенке. Наверно, селянин, что строил этот амбар, обитал в этой самой комнатенке. Теперь здесь спал ее отец: вон его походная койка, дорожные сундуки аккуратно расставлены вдоль стен, как солдаты на плацу.

Тело вдруг стало ныть, раны до тошноты засаднило. Она закатала рукав мужнина плаща, скорчив гримасу, оглядела длинный порез вдоль предплечья. Наверно, придется накладывать шов, но не сейчас. Невмоготу видеть жалостливые лица лекарей, слушать патриотическую околесицу. В шее словно натянули десять струн боли, хотя бы одну неминуемо задевало при движении головы, как ею ни шевельни. Кончиками пальцев Финри дотронулась до пылающей кожи на затылке. Под колтуном грязных волос нащупывалась короста. Рука, когда Финри ее отвела, безудержно дрожала, да так, что даже смех разбирал. Хотя вышел не смешок, а гнусное фырканье. Интересно, волосы отрастут? Она снова фыркнула. Да какая разница, в сравнении с тем, что ей довелось увидеть, пережить! Трясучий смех все никак не унимался; сипло, с противной дрожью вырывалось дыхание, ноющие ребра содрогнулись в спазмах рыдания, в горле булькало, а лицо безудержно скривилось. Ой, как болит треснутая губа. Дурь какая-то. Но тело не давало остановиться. Финри сползла по стенке, упала боком на камни пола и тщетно била в сердцах ладонью, чтобы унять, заглушить приступ слезливости.