Наконец Норрис медленно перевернулся на спину, кряхтя, приподнялся на локтях и подтянул ноги к туловищу. Все его тело дрожало, а зубы стучали от холода.

— О господи, Леннард, — забормотал он. — Он… он погиб. Махоуни погиб. Он… он утонул.

Бенсен принял то же положение, что и Норрис. Холод был просто мучительным, а ветер врезался в кожу, словно невидимые ножи. Но еще хуже, чем холод, терзающий тело, было то — буквально леденящее душу — чувство, которое постепенно охватывало его изнутри. Он медленно поднял руку, смахнул соленую морскую воду с глаз и громко вздохнул.

— Нет, — сказал он очень тихо, но убежденно. — Он не утонул, Фрэд.

Норрис с удивлением посмотрел на него, несколько раз судорожно сглотнул и затем бросил взгляд на море. Вода уже перестала бурлить. Море, обманчиво спокойное, теперь стало похоже на огромную могилу.

— Он не утонул, Фрэд, — сказал Бенсен еще раз. Помолчав немного, он сжал кулаки и посмотрел на то место, где исчез Махоуни. — Что-то его убило. И я клянусь тебе, что выясню, что же это такое.

Норрис растерянно заморгал. Его лицо стало белым, как прибрежный песок, на котором они сидели, а дыхание — быстрым и неровным.

— А… как? — спросил он.

— Филлипс, — буркнул Бенсен. — Всезнающий Филлипс должен и это знать.

Поднявшись, он выпрямился, но тут же снова наклонился. Вокруг его правой щиколотки обвилось тоненькое серенькое волоконце, похожее на полусгнившую водоросль, как раз в том месте, где он почувствовал прикосновение того существа. Вспомнив об этом — слизистом и мягком — прикосновении, Бенсен содрогнулся. Он поспешно сорвал со своей ноги волоконце и с отвращением вытер руки о песок. После этого он снова выпрямился.

— Пошли, — сказал он. — Пошли отсюда, пока не начался шторм. У меня есть пара вопросов к мистеру Филлипсу.

По ночам мне все время снились кошмары. Это был один и тот же сон, все время один и тот же — жуткая череда видений, причем я точно не помнил, что именно мне снилось, но я почти регулярно, вскрикнув во сне, просыпался ночью весь в поту, а пару раз — об этом Говард рассказал мне позже — ему с Рольфом пришлось изо всех сил держать меня за руки и за ноги, потому что я судорожно бился во сне, едва не изранив себя. Я никак не мог вспомнить, о чем же был этот сон, за исключением одного: в моем сне фигурировал некий мужчина. Он был с бородой и с белой, похожей на зигзагообразную молнию прядью волос, начинавшейся у его брови и тянувшейся почти до затылка. Кроме того, во сне часто появлялось и некое злое существо, которое я толком никак не мог рассмотреть. Мне казалось, что оно состояло из черноты и превратившегося в плоть ужаса, а также из извивающихся щупальцев и уродливого, похожего на попугаичий, клюва, с которого капала кровь. А еще во сне мне всегда слышались голоса. Они вели беседу на языке, который я не понимал, но знал, что он древнее человеческой расы, может быть, даже древнее самой жизни. Впрочем, даже хорошо, что мне никогда не удавалось вспомнить подробности этого кошмарного сна, потому что, если бы мне это удалось, мой рассудок, наверное, не выдержал бы. Мне и без того было не по себе. Видения, которые удержались в моей памяти, были расплывчатыми и блеклыми, словно их заволакивал туман или наползающая клочьями густая дымка: это были какие-то ландшафты, быть может, даже города, погруженные в черноту или же окрашенные в тусклые цвета, для которых на человеческом языке и названий-то нельзя было сыскать; странные искаженные предметы; черные моря из жидкой смолы, на берегах которых кучами валялась какая-то мерзость…