– Велес! – услышал Воронин охрипший от страха голос Василисы Радзинской и попытался перехватить взгляд языческого бога. Это был чудовищный, испепеляющий душу взгляд. И не было в подлунном мире человека, способного его вынести. Счастье еще, что смотрел Чернобог не на опера, вздумавшего по легкомыслию впутаться в дела богов, а на Машкиного сына, пораженного земною пулей и сбывшимся проклятьем.

Зверь Арконы опять менял обличье. Монстр превращался в человека. В обычного, почти земного человека с поразительно красивыми чертами лица. Герман помнил своего отца только по фотографиям, но все-таки сразу уловил сходство. Чужой была разве что презрительная ухмылка, предназначенная, впрочем, вовсе не ему. Машкин сын отнял от пробитой пулей груди окровавленную ладонь и показал ее Велесу. Ответом на этот жест был страшный, полный ярости вопль оскорбленного бога. Кровь была чужая. Это была кровь соперника, осмелившегося занять место рядом с той, которую Чернобог считал своей. Машкин сын даже на краю страшной пропасти, куда падала его душа, издевался над тем, кто мог бы стать его отцом, но предпочел любви месть.

Воронин вдруг увидел, как из окровавленной ладони Машкиного сына прорастает алая роза. Что означает этот знак, Герман не понял, зато, видимо, понял Велес и потянулся к цветку. Во всяком случае, Воронин увидел руку Чернобога, почти ничем не отличающуюся от человеческой. Но это была рука смерти. Она тянулась из мрака к стоящему неподвижно Зверю, который слишком был похож на человека, чтобы Герман мог со спокойной душой пережить его гибель. Рука коснулась Светланы, и та вдруг упала бездыханной. Наплывающий вслед за рукой мрак уже готов был накрыть ее черным покрывалом, но неожиданно Машкин сын шагнул вперед и перехватил убивающую длань Чернобога. Глаза Велеса сверкнули торжеством, кажется, он получил именно то, что жаждал получить. Ему оставалось только утащить добычу туда, откуда нет возврата.

Зверь Арконы боролся отчаянно, пот градом стекал по его побелевшему красивому лицу, а губы шевелились в беззвучном проклятии. Казалось, он уже ощущал ледяное дыхание бездны. Навий мир Чернобога был чужд сыну Перуна. Настолько, что в попытке спасения он готов был, подобно утопающему, ухватиться за соломинку.

Герман увидел глаза Машкиного сына, устремленные на него. Это были страдающие глаза. Человеческие. И тогда Воронин выстрелил. Выстрелил прямо в поросшую волосом, тянущуюся сквозь века лапу, смявшую алую розу и вцепившуюся длинными ногтями в живую плоть. Рука дрогнула, разжалась, а Воронин вдруг ощутил всю силу ненависти уязвленного бога. Почти теряя сознание, Герман швырнул в волосатую руку черную фигурку распластавшего крылья ворона. Просто от страха. Просто потому, что больше нечего было бросать в раскрывшийся зев чужого мира. Велес закричал, но уже не от ярости, а от боли. Проступающий над головой Германа лик исказила гримаса, рука, поймавшая страшную игрушку, стала чернеть на глазах и вдруг рассыпалась прахом. А следом пропал и жуткий лик Чернобога. Врата времени вновь сомкнулись, и Воронин надеялся, что сомкнулись они навсегда.