И вцепилась в траву, на которой сидела: в трех шагах от нее возле березы стояла девушка такой красоты, что от одного взгляда на нее перехватывало дух. Сквозь полупрозрачную, легкую, как слои летнего тумана, рубашку маняще просвечивали очертания точеных плеч, округлостей пышной груди, длинных стройных ног; тяжелые, густые пряди золотистых волос спускались ниже колен. Под ее ногами стремительно вытягивались широкие темно-зеленые листья, похожие на маленькие лодочки, вставали стебельки, на которых мгновенно распускались жемчужинки цветов. Одуряющий аромат ландыша полз по поляне, густел, захватывал и подчинял. Белое лицо с тонкими чертами светилось, как жемчуг, а яркие зеленые глаза были устремлены на Лютомира с выражением пугливой надежды, восхищения, влечения, преклонения и благоговейного ужаса. Она выглядела зачарованной, не принадлежащей себе.

Лютомир уже не сидел, а стоял напротив красавицы.

– Услышала ты меня, Дева, – низким, волнующим, страстным голосом позвал он. – Приди ко мне, моя лебедь белая. – Он сделал шаг к ней, и вила качнулась, будто хотела бежать, но не могла сдвинуться с места. – Приди ко мне, светлая роса, ясное солнце, белый туман. Приди ко мне, Дева, остуди мой жаркий огонь. Я возьму тебя в бездны преисподние, где солнце не светит, роса не ложится, где темные реки текут меж невидимых берегов. Там жду тебя я, Велес, сын Сварога, там страдаю и тоскую по тебе, Зарождающая Жизнь…

Голос его плыл по поляне мягкой, чарующей волной, сама фигура его словно выросла, оделась темным мерцающим ореолом, в ней появились глубина и прозрачность, как в небе, когда во время солнечного затмения оно темнеет даже днем. Он стал еще больше, чем был; это уже не был угренский князь Лютомир, это не был даже Князь Волков – в него вошло иное, высшее существо, родственное его природе, но бесконечно превосходящее.

– Венок твой у меня, и как половинкам венка в целое не сойтись, так и тебе от меня не уйти…

В руках его оказался ландышевый венок, он резко рванул его и разорвал пополам. Дева содрогнулась, как подрубленная березка, и едва не упала. А половинки венка разом истаяли в руках Велеса и исчезли, как роса под солнцем.

Он сделал еще шаг, протянул руки. С усилием, словно не помня себя, Младина подняла голову, и в чертах ее прекрасного лица читался всепоглощающий ужас – такой же, какой она сама внушала смертным, ужас, смешанный с восторгом и неодолимым влечением. Голос Велеса сковал и зачаровал ее, манил тем, к чему она стремилась, потому что такова ее природа, и чего ужасалась, потому что возрождению в новом качестве предшествует смерть в прежнем, а смерти своего нынешнего естества боится все живое и неживое.