Разумовский дернулся и попытался перехватить инициативу. Эфир взбурлил, вздымаясь вокруг нас, закручиваясь смерчем… От навалившейся тяжести, я чуть на колени не рухнул, но… удержался. Устоял… ох, дед, старый лис, спасибо за науку! Выживу, в ноги поклонюсь…

* * *

В отличие от многих одаренных, Анатолий Семенович не был склонен недооценивать эфирников. Вот только одно дело, теоретически допускать их опасность, и совершенно другое, видеть воочию на что они способны. Пусть не все, пусть сильнейшие, но от этого было только страшнее…

От тех сил, что заполнили комнату, у Вербицкого волосы встали дыбом. Даже ворвавшиеся минутой раньше «визели» не смогли так напугать царедворца, как эти две стоящие посреди гостиной фигуры. Молчаливые, замершие друг напротив друга, они разве что искрами не сыпали от кружащего вокруг них Эфира. Никаких техник. Никаких стихий. Голый контроль. Напряжение в комнате можно ложкой есть. Эфир давит, прижимая к полу, по стенам змеятся трещины, а оконные стекла, бронированные пятисантиметровые стекла звенят от напора силы. Но даже крохи ее не зачерпнуть! Воля поединщиков просто не дает никому прикоснуться к этому буйству энергий!

А в центре царящего в комнате безумия, стоят они. Грузный боярин и пятнадцатилетний пацан не сводят друг с друга глаз. Пот заливает белоснежные, словно высеченные из мрамора неподвижные и пустые лица, но они даже не пытаются его утереть. Смотрят, не моргая… словно змеи… Кажется, прошла уже целая вечность, а они…

Миг. И Разумовский дрогнул… лицо исказилось в напряженной, почти гротескной гримасе и… комнату потряс дикий, совершенно нечеловеческий, полный сумасшедшей боли вой! Волна Эфира, послушная стальной воле молодого гранда накрыла его противника, сжала в мертвой хватке… и, набрав совершенно чудовищную концентрацию, став видимой обычным взглядом, прикрыла тело проигравшего белесым полупрозрачным коконом.

Вербицкий сглотнул вязкую и горькую слюну, не в силах отвести взгляд от сминаемого, словно пластилин детской рукой, тела боярина. Крик стих, захлебнулся кровью, фонтаном плеснувшей из перекошенного рта Разумовского, и в наступившей тишине присутствующие вздрогнули от непрерывного хруста, с которым ломались кости уже мертвого боярина, чье подрагивающее, и без того покореженное Эфиром тело удерживалось в вертикальном положении, лишь силой воли стоящего напротив него молодого гранда…

Эпилог

Эпилог

Молодой человек с изможденным лицом замер у высокого окна, из которого открывался великолепный вид на Ивана Великого и, вздохнув, обернулся к застывшему посреди кабинета главе Преображенского стола. Новому главе. Смерив взглядом подтянутого, уверенного в себе офицера, только сегодня получившего это назначение и еще не успевшего сменить режущий сверканием надраенного серебра, черный парадный мундир на штатское платье, хозяин кабинета покачал головой.