Меня переполняла его кровь. Я чувствовал, как она омывает меня изнутри. Я наслаждался ею, наслаждался каждой каплей. Я перевел дух, поскольку проглотил ее слишком быстро, а затем медленно, как можно тише, словно она могла меня услышать, хотя на самом деле, конечно, не могла, я подошел, встал у края пианино и посмотрел на нее.

Что за маленькое хрупкое лицо, совсем детское, с глубоко посаженными огромными бледно-голубыми глазами! Но смотри, какие на нем синяки. Смотри, на щеке кроваво-красные шрамы. Смотри, на виске скопление крошечных кровоточащих ранок, напоминающих булавочные уколы, – здесь с корнем вырвали целую прядь волос.

Ей было все равно. Зеленовато-черные синяки на голых руках для нее не имели значения. Она продолжала играть.

Какая нежная шея, пусть на ней и сохранились распухшие чернеющие отпечатки его пальцев, какие грациозные худенькие плечи, на них едва держатся рукава ее тонкого хлопчатобумажного платья. Ее густые пепельные брови сошлись на переносице – она очаровательно хмурилась от сосредоточенности, глядя не на что иное, как на быструю живую музыку, и только длинные чистые пальцы выдавали ее титаническую, неодолимую силу.

Она скользнула по мне взглядом и улыбнулась, как будто увидела что-то мимолетно приятное; она наклонила голову один, два, три раза в такт быстрому темпу музыки, но складывалось такое впечатление, будто она кивнула мне.

– Сибил, – прошептал я. Я приложил пальцы к губам, поцеловал их и послал ей воздушный поцелуй, а ее руки двинулись дальше.

Но потом ее взгляд затуманился, она опять отрешилась от реальности, поскольку эта часть требовала скорости. Ее голова откинулась назад, и последовала мощная атака на клавиши. И в сонату опять вернулась торжествующая жизнь.

Мной завладело что-то более могущественное, чем солнечный свет. Это была настолько тотальная сила, что она окружила меня целиком и высосала из комнаты, из мира, из звуков ее музыки, из моего собственного сознания.

– Нет, не надо меня забирать! – закричал я. Но звук утонул в необъятной пустой черноте.

Я летел в невесомости, раскинув обгорелые черные руки и ноги, и горел от мучительной пытки, как в аду.

– Не может быть, это не мое тело, – всхлипнул я, увидев, как впечаталась в мышцы черная плоть, похожая на кожу, увидев каждое сухожилие своих рук; мои ногти съежились и почернели, как роговые наросты. – Нет, это не мое тело, – плакал я, – мама, помоги мне, помоги! Бенджамин, помоги мне...

Я начал падать. Теперь никто не поможет мне, только он...

– Господи, придай мне мужества, – кричал я. – Господи, если это начало, то дай мне мужество! Господи, я не могу отказаться от рассудка! Господи, дай мне понять, где я! Господи, дай мне понять, что происходит! Господи, где же церковь? Господи, где же хлеб и вино? Господи, где она? Господи, помоги мне, помоги!..