К утру обнаружат кражу, обнаружат, что вся работа пропала, и Дорино чудо получит очередное печальное оскорбление, что только ускорит потерю интереса к нему.

У меня все воспалилось. Я сухо, хрипло расплакался, не в состоянии даже набрать в себе слез.

Кажется, один раз я заметил свою руку, гротескные когти, скорее освежеванные, чем обгоревшие, и глянцево-черные, какими я их и помнил – или видел.

Потом меня начала терзать одна загадка. Как же я смог убить злого брата моей бедной возлюбленной? Как могло это быстрое страшное правосудие быть чем-то, кроме иллюзии во время моего подъема и падения под тяжестью утреннего солнца?

А если на самом деле этого не произошло, если я не осушил досуха этого жуткого мстительного брата, значит, они – просто сон, моя Сибил и мой маленький бедуин. Ну неужели это будет последним кошмаром?

Ночь достигла самого страшного часа. В оштукатуренных комнатах глухо били часы. Под колесами трещал вспененный снег. Я еще раз поднял руку. Неизбежный хруст и щелчок. Меня засыпало осколками льда, словно битым стеклом!

Я посмотрел вверх, на чистые, искрящиеся звезды. Как они прекрасны – сторожевые стеклянные шпили с прикрепленными к ним золотыми квадратиками света, рядами вырезанные резко вдоль и поперек, испещряющие воздушную черноту зимней ночи. А вот и ветер-тиран, шуршащий в хрустальных каньонах, достигающий маленькой заброшенной постели, где лежит один забытый демон, глядя воровским взглядом огромной души на приободрившиеся в городских огнях облака. Звездочки, как же я вас ненавидел, как я завидовал, что в этом призрачном вакууме вам удается с такой решимостью следовать намеченному курсу.

Но я уже ничего не ненавидел. Моя боль очистила меня от всего недостойного. Я следил, как небо затягивается облаками, поблескивает, на одну великолепную спокойную секунду превращается в бриллиант, а затем мягкий белый туман снова поглощает золотистые отблески городских фонарей и посылает им в ответ мягчайший, легчайший снег.

Он упал на мое лицо. Он упал на мою вытянутую руку. Он падал на все мое тело, тая крошечными волшебными снежинками.

– А теперь взойдет солнце, – прошептал я, словно меня обнял некий ангел-хранитель, – и даже здесь, под перекошенным жестяным навесом, через сломанный настил оно достанет меня и унесет мою душу к новым глубинам боли.

В ответ раздался протестующий крик. Чей-то голос умолял, чтобы этого не случилось. Мой голос, решил я, – конечно, как же обойтись без самообмана? Безумие – считать, что я перенесу все эти ожоги и второй раз вытерплю это по собственной воле.