Лестат был одновременно и огорошен, и взбешен. Я буквально чувствовал, как шевелится в его мозгу серое вещество. В конце концов на его лице появилось зловещее выражение, которое мне не раз приходилось видеть в прошлом.

– Конечно, если я пойду к ним, – сказала Меррик, – если отдам себя в их руки...

– Немыслимо! – воскликнул Луи. – Даже они должны это понимать.

– Это самое худшее, что ты можешь сделать, – вмешался я.

– Отдаться в их руки? – язвительно переспросил Лестат. – В нынешнюю эру высоких технологий, когда в лаборатории они смогут воспроизвести твои клетки? Нет. Немыслимо. Хорошее слово, Луи.

– Я не хочу попасть в их руки, – сказала Меррик. – Я не хочу оказаться в окружении тех, кто живет той жизнью, от которой я отказалась навсегда. Это никогда не входило в мои планы.

– Тебе это не грозит, – успокоил ее Луи. – Ты будешь с нами, а мы отсюда немедленно уедем. Но сначала подготовимся как следует и уничтожим любые улики, которые могли бы им помочь в замыслах против наших соплеменников.

– Старое поколение поймет, почему я не пошла в Таламаску, когда их покой и уединение нарушат агенты ордена? – поинтересовалась Меррик. – Вы сознаете, куда все это приведет?

– Ты нас недооцениваешь, – спокойно ответил я. – Но, думаю, мы проводим нашу последнюю ночь в этой квартире, а потому я говорю «прощай» всем этим вещам, которые дарили нам покой. И вам бы следовало попрощаться.

Все посмотрели на Лестата, на его напряженное злое лицо.

– Ты же понимаешь, – обратился он прямо ко мне, – что я могу легко стереть с лица земли тех самых служителей, которые за нами наблюдали, а теперь еще и угрожают.

Меррик сразу запротестовала, и я присоединился к ней. Поначалу наш протест выразился в основном в жестах отчаяния, но потом я взмолился, почти скороговоркой:

– Не делай этого, Лестат. Давай уйдем отсюда. Давай убьем их веру, а не их самих. Как маленькая отступающая армия, мы сожжем все, что могло бы стать их трофеями. Мне невыносима мысль о том, чтобы пойти против Таламаски. Я не способен на это. Больше мне сказать нечего.

Меррик хранила молчание и лишь кивала.

– Тогда ладно, – с мстительной решимостью заявил Лестат. – Я подчиняюсь, потому что люблю вас. Мы уйдем. Покинем дом, который служил мне столько лет; покинем город, который все любим; мы оставим все это и найдем пристанище, где никто не сможет вычислить нас в толпе. Мы так и поступим, но говорю сразу, что мне это не нравится. Отныне я считаю, что служители ордена, написавшие эти письма, утратили право на неприкосновенность, если когда-то вообще им обладали.