Я протянула ему наушники. Теперь мне оставалось только смотреть и отмечать, как меняется лицо первого зрителя провокационной съемки.

А оно менялось. С экрана говорил Танар, спокойно, уверенно, даже немного виновато, хотя его личной вины как таковой в произошедшем не было, а Косичку прямо-таки воротило. Я про себя считала, сколько сильных моментов есть в речи, отмечая на панели редактора время и окрашивая кусочек звуковой дорожки в тот или иной цвет в зависимости от реакции Танана.

Закончив слушать, Косичка стянул наушники и с горечью выдал:

– Почему я не могу ничего сделать, чтобы такого больше не было?

– Можешь, – заверила его я. – И делаешь. И сейчас ты сам в этом убедишься.

И мы начали работать. Усиливая или уменьшая звук, добавляя или убирая Танару морщинок, едва заметно подправляя модуляцию голоса, добавляя в нее те особенные нотки, которые заставляют доверять собеседнику, слушать его и идти за ним. Что ж, курс пропагандистской съемки я бы себе зачла.

И демонстрируя вечером конечный результат, я испытывала гордость за себя, Танана и родной универ, в котором нас мучил Андрей Леонидович, заставляя раз за разом переделывать, казалось бы, удачные ролики. Никто не получил у него «отлично», были только удовлетворительно. И теперь я понимала почему.

В наших отчетных работах не было жизни, не было вовлеченности, не было искренней веры в то, что мы хотим показать, не было идеи – просто набор приемов, которыми с нами поделился известный политический клипмейкер. Он смотрел на все, что мы принесли, с плохо скрываемым сожалением, а мы в коридоре не находили ничего лучше, чем давать ему неприглядные прозвища и показывать плохие жесты в дверь. А ведь он действительно нас учил. Учил тому, чему не должен был, пытался заставить передать ощущения, заставить зрителя почувствовать то, что нужно нам, и расстраивался, когда мы приносили «галочные» ролики. Никто не заслужил его одобрения, но сейчас, глядя, как меняются лица отдохнувших заговорщиков, как они реагируют на собственный текст, я с гордостью думала, что получила бы, по меньшей мере, «хорошо».

Ролик закончился, но никто не проронил ни слова. И это было правильно. Он заставил их думать, заставил оценивать себя с точки зрения произнесенной речи, искать в себе порицаемые и похвальные черты, пытаться понять, когда все пошло не так.

Я беззвучно вышла, оставляя собравшихся наедине с собственными мыслями, и ушла спать. Дело было сделано, а как Танар решит им распорядиться, меня уже не касалось.

Как я дошла до кровати, помнила слабо, но, коснувшись подушки, мгновенно провалилась в сон.