– Генри?
– Генри не ублюдок. Это я про настоящего отца своего – демона. Его заливистые трели я помню, как сейчас. «Сынок, как я рад тебя видеть! Ты вырос, возмужал и развился. Давай, пойдем со мной, я тебя всему научу. Жажды больше не будет, будет власть, ты, наконец, поймешь, для чего рожден…» и все в таком духе.
– Это он о чем?
Регносцирос хрипло рассмеялся.
– Он попытался обратить меня в собственную веру, сделать полноценным демоном. Сначала тщательно и детально рассказал мне, кто я такой и почему меня постоянно мучает жажда разрушений, затем долго и смачно объяснял, как несказанно мне повезло родиться в физическом мире, ибо для того, чтобы рушить чужие жизни и заключать сделки, мне не нужно искать – а это, мол, задача сложная – человеческое тело, ведь у меня есть свое. И под конец объяснил, что мне пора начинать.
– Начинать что?
– Работать. Как и другие демоны. Ведь я же вижу человеческие эмоции и желания? Таким образом, я мог бы легко находить слабые места и предлагать сделки, а вниз, в свою очередь, поставлять души. Ведь я наверху, среди людей, прямо в кормушке – никаких тебе энергетических затрат на то, чтобы сюда добираться и здесь оставаться, ни на то, чтобы держать в целостности физическую оболочку, а качества демона развились в полном объеме. В общем, идеальный сын, готовый конвейер пищи вниз – только руку протяни.
– А ты?
– Я?.. Я тогда, помнится, даже заинтересовался. Надо же – я не урод и не псих, я чего-то стою. Он, в общем, складно говорил, хорошо. А после проводил меня вниз – показал, как все выглядит их глазами, и то была главная и единственная совершенная им ошибка.
– Почему? – терзаемый любопытством Канн даже свесился на стуле набок. – Что ты увидел там внизу?
– Не только увидел, – ухмыльнулся его сосед, – но и попробовал на вкус то, чем они питаются. Разлагающейся, гниющей от пороков человеческой душой.
– Е@ать-колотить! – тут же скривился Эльконто. – Вот хоть ты как, а вкусно не слушается!
На лице Лагерфельда нарисовалась смешанная с отвращением усмешка.
– И? Тебе понравилось?
– Да ты издеваешься что ли? – хмыкнул Баал. – Это все равно, что жрать заплесневевшую кучу г@вна и думать, что перед тобой ирманский сыр со вкусом Бальтуми. Язык, вроде как, должен наслаждаться, а ум – он-то остался человеческим – орет, что ты мажешь гадостью собственные кишки. Короче, не сработало. И если сказать вкратце, то отец приходил ко мне еще раз пять – все пытался гнуть свою линию, но, в конце концов, я послал его так жестко и откровенно, что он больше никогда не являлся. И тем лучше – больше нетронутых людских тел осталось существовать без вреда для их хрупкого здоровья.