– Мой дед под конец своей жизни нарисовал много подобных страниц, – продолжил Пизли. – Он утверждал, что берет их из головы, и надеялся на то, что, перенося свои видения на бумагу, найдет облегчение. Не думаю, чтобы он достиг своей цели. И представьте себе потрясение, испытанное мной, когда я узнал о манускрипте Войнича и обнаружил, что какой-то несчастный четыре века тому назад страдал от подобного наваждения… и также заглянул в безумие через это открывшееся перед ним окно. Мой дед, человек образованный и добрый, окончил свои дни безумцем в Аркхэмском изоляторе для опасных психически больных людей. Перед смертью он выкрикивал слова на абсолютно никому не известном языке. Это жуткое обстоятельство оставило глубокий шрам на здоровье моего отца, и я уверен в том, что оно существенно сократило его жизнь.

Он явно хотел услышать мою собственную историю, то есть историю Аканты Портер, но я промолчала. Едва слышным шепотом поблагодарила его, схватила свою сумочку и взяла ноги в руки. Помещения Мискатоника наполняли тени столь густые, что я буквально чувствовала, как они липнут к моей коже, пока я бежала к свету пасмурного дня. От моря подувал ветерок, и я поежилась… сырой, липкий, неправильный, к которому примешивался знакомый мне темный болотный дух.

И я вернулась к Аканте Портер, просто потому что не знала, куда еще могу обратиться.

Следующие несколько дней наполнил неожиданный поток событий. Во-первых, к миссис Портер явился посетитель – застегнутый на все пуговицы и неразговорчивый адвокат, заставивший ее заполнить бумаги без малейшей помощи с моей стороны. Она общалась с ним совершенно разумно, как и всякая здоровая личность, и скоренько прочла всю юридическую хрень, которую он выложил перед ней, прежде чем расписаться непринужденными движениями пера на последней странице. Я поинтересовалась у нее, о чем была речь, однако она промолчала. И только попросила принести побольше бумаги, так что я получила возможность видеть, как она живописует новые возмутительные иллюстрации, чередуя их с еще более непонятными и загадочными строками текста. Я спросила у нее, чем она занимается, и получила короткий, в одно слово ответ:

– Жду.

Ждать долго ей не пришлось. Через два дня в нашем заведении снова появились Кен и Дарлена, явно расстроенные и сердитые… Кен держал в руке явно официальную по виду бумагу. Ворвавшись внутрь, он застал свою мать, как всегда занятую писаниной в уголке гостиной. Как и Дарлена перед ним, он резко затормозил в пяти футах от старухи, так чтобы исключить всякий физический контакт, и взмахнул перед собой бумагой.