Перебил: «Погоди, почему первая? А как же Вольховский?» Светочка сделала большие глаза, нахмурилась: «Как, и он?! Что случилось? Я его и правда лет семь не видела, он вроде бы в Норвегию уехал или в Швецию, точно в одну из северных стран, у него картины там хорошо продавались, и…»

Боже, какая может быть Норвегия. Что за чушь.

Начал было: «Погоди, он же умер сразу после выпускного вечера, говорили, что от наркотиков, и ты сама…» Хотел напомнить: «Ты же сама ходила на его похороны с Руткой и кем-то еще», – но на этом месте Светочка его перебила: «Ай, точно! Вспомнила, были какие-то дурацкие слухи, я даже сперва поверила, не знаю, кто такой ужас выдумал и зачем – ты об этом? Забудь, семь лет назад наш Вольховский был жив, здоров и ужасно доволен предстоящим отъездом, это факт».

Не стал с ней спорить, конечно. А кто бы стал. Сказал: «Ну и слава богу», – посмотрел на часы, схватился за голову: «Извини, мне пора». И торопливо пошел по улице, стараясь не побежать.

Улица Одминю (Odminių g.) Сто сорок девять дворов

Улица Одминю (Odminių g.)

Сто сорок девять дворов

Этот двор настежь открыт навстречу улице, от желающих бесплатно запарковаться в самом сердце Старого города он отгородился не глухими железными воротами, а невысоким красно-белым шлагбаумом; еще совсем недавно, говорят, не было и его.

Зато с тыла двор защищен довольно высокой глухой стеной, отделяющей его не от шумной проезжей части, а от тихих соседских палисадников. Неизвестно, из каких практических соображений построили эту ограду, но всем прохожим, идущим мимо по улице, кажется, будто там, за стеной в глубине двора, скрываются не деревья, крыши и храмы Старого города, а море.

Вернее, так: никому ничего не кажется, каждый, кто идет мимо, знает, что за этой стеной море. Ноздри его щекочет запах йода и водорослей, а волосы ласкает теплый соленый ветер. Но уже секунду спустя наваждение рассеивается, и прохожий готов посмеяться над собой: надо же, чего только не примерещится, тебе явно пора в отпуск, дружище, бедный ты мой я.