Он посмотрел каждому в глаза, задержал взгляд на секунду и, не найдя других слов, схватил куриную ногу и впился в нее, как лошадь в удила.

Волету и Эдит относительная краткость речи застала врасплох, но не Ирен. Она в точности знала, что имеет в виду капитан.

– За жизнь по-новому, – провозгласила она, подняв чашку.

Сенлин отложил куриную ножку, чтобы ответить на тост, и Эдит, Волета и Байрон один за другим последовали его примеру – пока все не преисполнились уверенности в том, что этот момент оставил след в их памяти, как печать на воске.

Потом Байрон объявил, что уже очень поздно, и посоветовал всем ложиться спать. Олень сказал, что Сфинкс навестит их утром, чтобы сделать объявление о корабле. Держа библиотекаря на руках, олень пожелал всем спокойной ночи и ушел.

Ирен не нуждалась в поощрении, чтобы пойти спать, и через несколько минут после того, как дверь ее комнаты закрылась, раздался храп. Вскоре ее примеру последовала Волета, но не раньше, чем сообщила капитану, что очень рада его видеть, пусть даже бородатым, – Сенлин воспринял признание с юмором.

Но, оставшись наедине с Эдит, он с болезненной ясностью осознал, что выглядит настоящим оборванцем. Еще он был грязным, в особенности по сравнению с нею. Он ни разу не видел ее такой чистенькой и причесанной; ее кожа сияла, мило контрастируя с широким воротником синей блузки, которую за несколько минут до его прибытия избавили от рукава.

Смущенный своим состоянием, он выразил глубокую заинтересованность в продолжении их разговора, но спросил, не могли бы они сделать это утром. Она любезно согласилась, и он удалился в комнату Адама.

Там Сенлин прибегнул к утомительным гигиеническим ритуалам, от которых не избавлен ни один мужчина, включая устранение щетины, в которой, к его вящей досаде, наличествовала седина. Он выбрал рубашку и брюки из гардероба комнаты и, хотя они не очень хорошо сидели, удовлетворился тем, что их хотя бы недавно постирали.

В какой-то момент своих омовений он понял, что не собирается сразу ложиться. Во-первых, он совсем не хотел спать. Во-вторых, он все еще чувствовал удивительную ясность мыслей и хотел поговорить с Эдит, прежде чем утратит это ощущение.

Тем не менее, стоя возле ее спальни с зализанными мокрыми волосами, в застегнутой на все пуговицы рубашке – пуговиц было маловато, и рубашка слишком смахивала на кофточку, – он спросил себя, о чем собирается с нею говорить. В комнатах царила тишина. Мебель отбрасывала тени, похожие на лепестки черного цветка. Золотая тычинка лампы светилась в темноте. Он чувствовал себя в безопасности – он счастлив, он дома.