– Однако придется, – твердо заявил Думбльдор. – Потому что тебе следовало бы злиться на меня гораздо больше. Если ты станешь избивать меня, к чему, я знаю, ты уже близок, я хочу совершенно это заслужить.

– О чем вы?..

– В том, что Сириус погиб, целиком виноват я, – отчетливо произнес Думбльдор. – Или, скажем так: почти целиком – я не настолько нахален, чтобы брать на себя всю ответственность. Сириус был храбрым, умным, энергичным человеком. Такие люди не умеют прятаться, когда другим грозит опасность. В то же время, будь я откровенен с тобой, как следовало, ты бы не поверил в реальность видения. Ты был бы готов к тому, что Вольдеморт попытается заманить тебя в департамент тайн, и не поддался бы на его уловку. И Сириусу не пришлось бы бросаться тебе на помощь. Вина лежит только на мне.

Гарри держался за дверную ручку, но сам этого не осознавал. Тяжело дыша, он смотрел на Думбльдора и слушал, но не понимал, что такое тот говорит.

– Сядь, – сказал Думбльдор. Это был не приказ, а просьба.

Гарри подумал, затем медленно пересек комнату, усеянную серебряными шестеренками и деревянными щепками, и сел у стола перед Думбльдором.

– Следует ли мне понимать вас так, – медленно произнес Финей Нигеллий слева от Гарри, – что мой праправнук, последний из Блэков, мертв?

– Да, Финей, – кивнул Думбльдор.

– Не верю своим ушам, – бесцеремонно объявил Финей.

Гарри обернулся и успел увидеть, как Финей решительно уходит прочь. Наверное, отправился с визитом к другому своему портрету в доме на площади Мракэнтлен. Будет ходить по дому с картины на картину, звать Сириуса…

– Гарри, я просто обязан все тебе рассказать, – произнес Думбльдор. – Объяснить ошибки старого человека. Ибо теперь я вижу: в том, что касается тебя, все, что я сделал и чего не сделал, отмечено клеймом моего старения. Молодые не способны постичь мысли и чувства стариков. Но старики обязаны помнить, как думают молодые… а я, похоже, стал забывать…

Солнце вставало; контур далеких гор был обведен яркой оранжевой линией, а над ней простиралось яркое бесцветное небо. Луч света упал на Думбльдора, на серебристые брови и бороду, резче обозначил морщины.

– Пятнадцать лет назад, увидев шрам у тебя на лбу, – начал Думбльдор, – я уже догадывался, что это может значить. Я подозревал, что это символ вашей с Вольдемортом связи.

– Вы это уже говорили, профессор, – невежливо оборвал Гарри. Да, он груб. Ну и пусть. Ему теперь все равно.

– Да, – виновато подтвердил Думбльдор. – Да. Но, понимаешь… важно начать со шрама. Потому что, стоило тебе вернуться в колдовской мир, как стало ясно, что я был прав. Шрам предупреждал тебя о том, что Вольдеморт рядом или что он испытывает сильные эмоции.