Однако созданием иллюзии самой по себе дело вовсе не ограничивалось. Сунув руку в поясной кошель, Луна вынула ломтик хлеба – того самого, из ларца.

Грубо смолотый ячмень застревал меж зубов; чтоб проглотить все, пришлось постараться. В качестве пищи сей хлеб заслуживал лишь презрения, но действовал исправно, а потому и ценился дороже золота. Покончив с последней крошкой, Луна подняла руку и погладила ближайший корень.

С негромким шорохом корни, словно щупальца, сомкнулись вокруг и повлекли ее наверх.

Наружу она вышла из ствола черной ольхи, стоявшей на Сент-Мартинс-лейн, в каком-то броске камня от зданий, облепивших городскую стену и огромную арку ворот Олдерсгейт, точно грибы-трутовики. К ее удивлению, наверху было раннее утро. Конечно, Халцедоновый Чертог не пребывал вне времени мира людей, подобно отдаленным волшебным землям (сие обстоятельство весьма затруднило бы любимые игры Инвидианы), однако забыть о течении дней там было проще простого.

Поправив чепец, Луна отступила от дерева. Ее появления из ствола ольхи никто вокруг не заметил. То был последний предел Халцедонового Чертога, граница волшебства, укрывавшего подземный дворец, простиравшийся внизу, под ногами смертных, а вместе с дворцом – и всех входящих и выходящих, но, стоило лишь отойти от входа, защитные чары заканчивались.

Словно затем, чтоб лишний раз напомнить о времени, над муравейником Лондона разнесся звон колоколов Собора Святого Павла. Даже почувствовав, как волны звука омывают ее, не причиняя никакого вреда, Луна не смогла сдержать легкого содрогания. Да, прежде она проделывала все это множество раз, однако ж первое испытание защитных чар неизменно внушало тревогу.

Но нет, ей ничто не грозило. Подкрепленное пищей смертных, волшебство устояло под натиском человеческих верований, и под его защитой Луна могла разгуливать среди людей, не опасаясь раскрыть свое истинное лицо.

Обжившись в иллюзорном обличье, Луна двинулась в путь, быстрым шагом вышла за ворота и покинула Лондон.

Утро выдалось солнечным, а свежий ветерок овевал щеки приятной прохладой. Вскоре шеренги домов, тесно обступивших дорогу, сделались реже, однако движение оставалось весьма оживленным: и в город, и из города текли бесконечные реки провизии, путников и товаров. Ненасытная тварь, Лондон поглощал куда более, чем изрыгал, а в последние годы он принялся пожирать пригороды. Следуя своим путем, Луна неустанно дивилась на толпы народу, переполнившие пределы древних городских стен, хлынувшие наружу и пустившие корни на некогда зеленых просторах полей. Смертные, точно муравьи, возводили огромные муравейники, где жили сотнями, тысячами, а после умирали, да так скоро, что и глазом моргнуть не успеешь.