— Он тоже… не смог, — прошептала Ло. — Меня показывали мэтру Эверарду Эглери, магистру зеленой гильдии. Безнадежно. Никто не смог сделать больше вас, Лестер. Как вы-то умудрились? С вашим…

Она осеклась, но Лестер понимающе улыбнулся:

— С моим крошечным резервом и пятью курсами Академии вместо двенадцати? Знаете, миледи, когда-то я считал это своей главной бедой. А потом слегка поумнел и понял, что сила решает не все. Она балует, приучает полагаться только на нее. Не нужно быть умелым мастером, чтобы залить рану чистой энергией, наложить готовую исцеляющую матрицу и пойти пить карвейн, пока пациент выздоравливает сам. А вот попробуй обойтись крошечным резервом — тут-то и научишься работать тонкими касаниями. Мягонько, аккуратно, все равно что замок деликатно вскрыть отмычкой там, где орденский целитель возьмет таран и снесет болезнь к барготовой матери. Чтобы вам, боевику, понятнее было.

— Я больше не боевик, вы же… знаете…

На глаза Ло навернулись слезы, но она даже рукой не могла пошевелить, чтобы их смахнуть.

— Я не маг, — упрямо повторила она, отводя взгляд от лица лекаря и пытаясь сглотнуть вставший в горле комок.

— Вы маг без силы, — мягко возразил Лестер. — Это совсем другое. Вы ведь не разучились колдовать, как человек со сломанной ногой не разучился бегать. Вы знаете, как работает магия, она все еще в вас, просто не слушается.

— Не слушается? Лестер, у меня каналы выжжены! Искра потухла! Я мертва, понимаете? Вы… что вы можете знать об этом? У вас маленький резерв, но он есть! А я… Я даже силовые линии не вижу… И не могу… Ничего не могу…

Она все-таки расплакалась, и наведенное спокойствие Роканвена пошло к Барготу. Слезы катились сами собой, зато лживое парализующее умиротворение прошло, и Ло всхлипывала, повернувшись набок и уткнувшись в подушку носом. Да, она дура! Вместо того чтобы радоваться, оставшись в живых только чудом и подвигом — иначе не скажешь — Лестера, она снова жалеет себя. И ей стыдно! И не надо ее утешать, все равно это только слова. Сила ушла, и ее больше никогда-никогда не будет! Никаких тонких касаний, никакого, даже самого крошечного, резерва! Что толку, что она может придумать великолепный аркан, если не способна его сотворить? Это как глухому писать музыку, которую он не может услышать!

Последнюю фразу она невольно произнесла вслух.

— Но великий Блаварини был глухим, — мягко напомнил Лестер. — После болезни он слышал музыку только в своей голове. И не просто стал одним из величайших композиторов мира — он воспитал самого Легостана. Думаете, ему нужны были уши, чтобы услышать сочинения своего гениального ученика? Таким, как он, достаточно разума и сердца.