Вскоре выяснилось, что жить мне осталось недолго. Поначалу родные утаивали это от меня. Но я, на их беду, всегда была любознательной. Познать науку врачевания для меня было проще, чем постичь людей. Я еще не могла дать определение смерти, но уже знала, что это такое.

Но когда я повстречала ее в третий раз, она шла вовсе не за мной.

Смерть опустилась на Адкову плавно, как шелковое одеяло, сброшенное с плеча божества.

Такова природа бога изобилия, у которого множество лиц. Кто дает нам изобилие, тот приносит и упадок. Где жизнь, там и смерть, где пир, там и голод.

Витарус, как и другие боги, не отличается постоянством. Он может щедро одарить кого-нибудь или отобрать у него все – это будет всего лишь прихоть, каприз переменчивой натуры. Целые жизни и целые города появлялись и исчезали по бездумному взмаху его руки.

Веками Витарус улыбался Адкове – нашему городку, где жили фермеры, трудившиеся на плодородной земле. Мы поклонялись всем богам Белого пантеона, но Витаруса – бога земледельцев – чтили больше остальных. И долгое время он благоволил нам.

Поначалу его нерасположение проявлялось от случая к случаю. Один скверный урожай, затем еще два. Неделями, месяцами ничто не предвещало беды. И вот в один прекрасный день все посыпалось.

Если бог оказывается рядом, это чувствуется в воздухе. Как в тот день, когда я открыла глаза, уставилась в потолок и, клянусь, почуяла дым погребальных костров.

Я вышла на улицу. Снаружи было холодно, мое дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Мне уже исполнилось пятнадцать, но я выглядела ребенком. Меня била дрожь. Я всегда оставалась худощавой, сколько бы ни ела. Смерть, знаете ли, отнимала у меня каждый кусок и со временем становилась все голоднее.

Я так и не поняла, что заставило меня пойти к двери. То, что предстало за ней, сначала сбило меня с толку. Я видела сгорбленную фигуру отца – он копался в грязи, будто работал в поле. Однако вместо привычного моря зелени вокруг него была лишь бесплодная коричневая земля, покрытая инеем с его безжизненным блеском.

Я всегда плохо понимала то, о чем не было принято говорить вслух. Но даже тогда я, совсем еще ребенок, видела, что отец сломлен. Он стискивал горсть мертвых колосьев, склонившись над ними, как над утраченной надеждой.

– Пап! – крикнула я.

Он посмотрел на меня через плечо. Я плотнее закуталась в шаль: меня знобило, хотя на лбу выступила испарина. Я не могла унять дрожь.

Отец смотрел на меня так же, как на мертвые посевы. Будто видел во мне гибель всех его надежд, похороненных в земле, которую он не уберег.