У Свидерского закружилась голова, почернело в глазах, будто незримая колоссальная тяжесть начала давить вниз, к полу, и ниже, в толщу горы.

– Ну-ка, тихо, мальчик, вставай давай, – засуетился Алмаз, – я-то привык уже, а поначалу тоже от из начальной силы в обмороки падал. Не каждому дано это увидеть и понять. Только тем, у кого личный резерв поболе остальных.

– Спасибо, – сказал Алекс тихо, приходя в себя на холодном полу. – Спасибо, что показали. Так вы космогонией занимаетесь? Это так выглядит?

– Это, Свидерский, для всех выглядит по-разному, – серьезно ответил старый маг. – Кому как доступно, так и выглядит. Это невозможно постичь с нашими возможностями, мы ничтожно малы и слабы для того, чтобы даже миллиардную часть увидеть. Поэтому это доступная нам, магам, Метафора. Великая Метафора. Для людей науки – это Большой взрыв, реликтовое излучение. Для мистиков и философов – борьба материи и абсолютной пустоты, добра и зла, вечно пульсирующая Вселенная. Для нас и духовников… тоже реликтовое излучение, только проявляющееся в образах Триединого. В глаз телескопа мы одновременно видим прошлое, и настоящее, и даже будущее. Я так долго настраивал его… и рву себя по живому, когда приходится возвращаться в мир, по делам.

Он подал ученику руку, тот встал, и Алмаз повел его в какую-то каморку, продолжая вещать на ходу:

– Знаешь ли ты, что Зерна, даримые им миру, воспринимаются нами как одинаковые? Мы рассматриваем каждое, изучаем, записываем… Но они взаимодействуют с уже посеянными, и каждое в своем развитии начинает чуть отличаться от другого. Какие-то становятся бесконечно далеки друг от друга в своем росте, какие-то умирают, не породив жизни, какие-то сталкиваются в галактических катастрофах. А какие-то, очень похожие друг на друга, продолжают жить. И можно представить, что где-то есть мир, почти не отличимый от нашего. Но там, например, не так развита технология, или, наоборот, он обделен магией. И таких миров, молодых и старых, очень много. Каждый получает шанс на жизнь. А кто будет удачливее – покажет будущее.

– Но зачем все это? – Александр чувствовал себя так, будто он всю жизнь жил в маленькой комнатке, и вот только что его вывели в огромный мир.

– Я не Творец, мальчик, мне его постичь невозможно, – усмехнулся Алмаз, став похож вдруг на доброго-предоброго деда. – Но мыслями своими, убогими, поделиться могу. Думается мне, Триединому страшно одиноко там, в этой бесконечной холодной пустоте. Все помощники, которых он творил, никогда не станут равны ему или как-то интересны, хоть немного удивительны и непостижимы. И он отдает свою силу на откуп вероятности, для того чтобы, возможно, когда-то, через миллиарды и миллиарды лет, а может, и миллиарды миллиардов, где-то, хотя бы в одном из миров жизнь дошла до такого уровня развития, что смогла бы принять божественные, равные ему формы. Но, увы, это уже философия. Может, ни Сеятеля, ни изначальных зерен не существует, и это всего лишь моя воплощенная фантазия.