Я тоже повернулась к нему, и мои пальцы чесались от желания убрать с его лица выбившуюся прядь волос. Не успела я и оглянуться, как уже сделала это. Его кожа была мягкой и теплой. Совсем не такой, как у Пиаса.

– Что? – прошептала я.

Ноздри Вируса раздулись, и он почти застенчиво убрал мою руку от своего лба, а затем нежно погладил мои пальцы, отчего у меня по коже побежали мурашки. Приятные мурашки.

– У нас как-то не очень хорошо все началось, – сказал Ви.

Моя бровь тут же поднялась.

– Говори уже дальше, – сухо прокомментировала я.

Вирус поджал губы и вдруг прижался лбом к моей руке.

– Мне очень жаль, что пришлось прибегнуть к таким методам, для реализации своих планов. Ты бы… нет, ты заслужила иного. Мне легко говорить плохо о Пиасе и его действиях, но на самом деле мы с ним весьма похожи. Мы оба крайне бескомпромиссны и мало думаем о чувствах. И о своих, и о чужих. Мне очень жаль, Ворриор. Прости меня за все.

Так. Сначала мне надо откашляться, потому что эмоции взяли верх, и стало трудно дышать.

– Все в порядке. Честно говоря, нужен кто-то, кто сможет время от времени задавать мне взбучку. Мной слишком часто руководят эмоции… – я снова тяжело сглотнула и начала играть с зеленой прядью Вируса. Он оставался неподвижным, как будто внимательно прислушивался к каждому моему слову и анализировал его. Провода на его лбу мягко мерцали, отбрасывая синие, красные и желтые тени на белое постельное белье. – Многие из вас выросли в Олимпе. Ты тоже, верно?

Он кивнул.

– В одном из пригородов, – кивнул он. – Но поверь, не все то золото, что блестит. Иногда мне кажется, что лучше бы я вырос в Аваддоне, как ты. Это сделало бы меня сильнее, подготовило к тому, что было потом.

Я опустила глаза, чтобы не видеть его дружелюбного взгляда.

– Я не сильная, – доверилась ему я. – Все, кто жил в Аваддоне, в какой-то степени сломлены. Я выросла с шестью старшими братьями, и все, все они были несчастны. Иногда, когда сплю, вспоминаю страшные вещи. Если человек в Аваддоне пропадает, никто его не ищет. Потому что он либо уже мертв, либо вернется с похмелья c головой оборотня в руках. Иногда людям кажется, что ад свободнее Олимпа, что он лишен условностей и жесткого этикета. В аду никто не опускает голову от благоговения, когда бог проходит мимо. Там это делают из-за страха потерять ее. Или чего похуже. Было время, – я сухо сглотнула, – когда я думала, что моя жизнь не имеет смысла. Всегда старалась держаться подальше от аваддонских эксцессов, ну, или же Мэдокс старался меня удерживать. Иногда он просто запирал меня в комнате и выпускал, лишь когда вечеринка прекращалась или когда братья уже заканчивали со своими трипами[10]. Однажды я поссорилась с Афродитой и была так обижена и зла, – по моему телу прошла дрожь от этого воспоминания. Мои сестры тогда просто стояли рядом вместо того, чтобы вмешаться и не позволить ей причинить мне боль. – Она выгнала меня из дома и на три месяца заперла в Аваддоне. У меня случилось что-то вроде короткого замыкания. Братья часто спускались на нижние этажи, которые были известны распространением наркотика, и Мэдокс не хотел, чтобы я ходила туда. И дабы донести до него свою точку зрения, я сломала ему нос, – уголки моего рта дрогнули от этого воспоминания. – Помню, как он небрежно вытирал кровь и смотрел на меня с бесконечной грустью. Он просил меня не делать этот шаг. Не ставить на себе крест из-за пары обид. Чувства излечиваются, а вот сломанная шея – нет.