– Готово. Все не так плохо, правда?
– Ты дашь мне леденец? – пробормотала я.
– Нет.
– Господи! – я, охая, села на кушетке.
– Как ты себя чувствуешь? Что-то давит? Может, взгляд расфокусирован или двоится в глазах? В ушах не свистит? – спросил Док, посветив мне в глаз лампочкой. Мне казалось, будто внутри что-то запищало, но это, вероятно, была лишь моя фантазия.
– А огромное желание съесть сахарный леденец считается побочным эффектом?
– Нет.
– Ну, тогда все нормально.
– Хорошо. Можешь идти.
Док повернулся к Пиасу со слегка окровавленной бормашиной в руке.
– Я… – нерешительно осталась на месте, подавляя в себе желание схватить Пиаса за руку из-за того, что Док пытался усмирить в себе свой стоматологический фетиш за наш счет.
Глаза Пиаса заблестели, когда он посмотрел на меня.
– Ты можешь идти, – равнодушно сказал он.
Я прикусила губу. Как мне донести до него, что я хочу побыть рядом с ним еще, но при этом не показаться странной? Холодная дистанция между нами убивала меня. Разумеется, это, по большей части, было моей виной, но… я скучала по нему.
Док не дал мне возможности ответить, потому что тут же занес над Пиасом бормашину и позволил острию погрузиться в его череп. Пиас закричал. Его лицо скривилось от боли, и черепная кость сдалась. Из маленькой круглой дырочки потекла серебряная кровь.
– Дерьмо, вот же больно, – жаловался Пиас.
– Слабак, – пробормотал врач, ковыряясь в дырке. Ноздри Пиаса раздулись.
Я внезапно оказалась рядом и взяла его за руку. Он тут же вцепился в меня. Мы посмотрели друг на друга и почувствовали, как наш пульс застучал в унисон под подушечками пальцев.
– Уже готово, – врач со шлепком стянул со своих рук кровавые перчатки. – Что вы за тряпки! – бросил он.
Пиас фыркнул и медленно сел на кушетке. Дыра в его черепе уже заживала, и единственная заблудившаяся капелька крови сбегала по его виску. Ни о чем не думая, я смахнула ее рукой, мягко погладив пальцами его бледную прохладную кожу. Мы смотрели друг на друга, и впервые за долгое время, а может быть, и за все время нашего знакомства, нас объединяло спокойствие. Никаких упреков, сарказма, тупых шуток, тайн, эгоизма, который стоял на нашем пути. Мы играли в открытую. Остался лишь вопрос, что мы будем делать дальше.