Лес вокруг был жёлтый, мёртвый. Земля сухая. На месте тиса, который стоял тысячи лет, была дыра.

– Древостой[1] весь сгорел. – Старуха пошла в обход выжженной воронки. – Слабый совсем ифрит был, да вырвался всё же. Надо вернуть его. Пока не натворил дел.

Старик достал из кармана шальвар сложенный вчетверо список, расправил на ладони:

– Вера из Таллемай властвовала над ним.

Старуха кивнула.

– Где она? – Он говорил тихо, и тон его не содержал угрозы, но старуха распрямилась, готовая защищаться.

– Дочь в Москве у неё. Навещать поехала.

Он помрачнел. Но говорил по-прежнему спокойно:

– Вызывай её.

– Уже. – Старуха смотрела ему в глаза, обжигалась. – Что тут случилось, Ахвал? Не Вера тут виной, знаешь ты об этом. Не по вашему ли это ведомству?

– Возможно это. – Он внезапно сник. – Волна была силы большой, раз Балама освободила. От разломов такое бывает. Проверить все признаки надо.

Ветвистой своей рукой старуха оперлась о плечо старика. Они стояли на краю глубокой чёрной воронки, комья сожжённой земли иногда обрывались и скатывались вниз под их ногами. Молчали. Думал каждый о своём, но оба – об одном и том же.

2

В третьей палате третьего корпуса спортивного лагеря «Агарес» слышалась возня.

– Позырила?[2] Яртышникова нет? А Пашули?

– Пусто! Ни старшего тренера по настольному теннису, ни младшего! – бойко отчиталась Лиза Мишаева и прыгнула от дверной щели на свою кровать. Заскрипели пружины. Тина, её старшая сестра, подошла к окну, дёрнула за шпингалет. В палате стало прохладно. Внизу, в темноте, шуршало море.