Динамики зашуршали и из них зазвучал приглушенный женский голос.

— Они ведь не могли найти нас… — голос рыжей звучал одновременно обеспокоенно и как-то… обреченно. — Даже я не могу видеть сквозь твои чары, А…

Она явно произнесла какое-то имя, но Алекс не смог его расслышать.

— Не знаю, любимая, — покачал головой здоровяк. Сложно представить, что у такого вышибалы с уст мог сорваться столь нежный эпитет.

— Порно с сюжетом? — предположил Алекс и, с ухмылкой, закинул в рот еще несколько отвратных поп-корин. — А можно вернуть арт-хаус, пожалуйста?

— Бери его, — рыжая протянула амбалу камеру. От завала горизонта и резкого перехода композиции, Алекса едва было не вырвало. Хотя, возможно, это было, все таки, связано с обстановкой в зале и поп-корном, со вкусом раздавленного прыща. — Беги. Я задержу его…

— Но…

Рыжая взмахнула рукой. Экран обуло пламя, а затем он погас.

Очередной щелчок и снова два размытых сюжета.

— То есть даже не подрочить? — Алекс выругался и отложил поп-корн на соседнее кресло. — Здесь, кстати, занято.

Сперва ничего не происходило, а затем в зале включился свет и погас экран.

Из тени, отбрасываемой рубкой, вышла старушка. Внешне простая, пожилая бабушка, выгуливавшая на поводке воспитанного, спокойного-то питбуля.

Вот только глаза у неё были отнюдь не человеческие. Да и даже не те, которые можно было бы отнести к представителю какой-нибудь разумной, или не очень, расы.

Черные.

Дешевый поэт сказал бы, что они чернее ночь.

Но нет.

Нихрена.

Ночь, по сравнению с этими глазами, выглядела как ясный полуденный день.

Мрак — уже ближе и горячее. Именно что горячее. Потому как даже колодец бездонной вселенной оказался бы жерлом вулкана, по сравнению с глазами Судьи.

А именно им… ей… этим… нечто и являлась старушка.