— Не надо, девочка, не вспоминай, — прохрипел я. Я боялся того, что могу услышать дальше. Ненависть к феям казалась бесконечной.

— Я в порядке, правда, — она приподнялась и заглянула мне в глаза, вымученно улыбнувшись. — Только ослабь хватку, а то сломаешь мне ребра.

— Прости, — я слегка разжал руки, и она снова положила голову мне на грудь.

— Мы боролись, — продолжала она, — я испугалась, сильно. Сумеречная и Ночная сорвались с цепей. Он пропахал мордой весь коридор, замерев возле лестницы, но все еще продолжал скалиться и тянуться ко мне. И тут меня накрыла ярость, дикая, страшная. Я столкнула его вниз. Помню, как он вскрикнул, помню треск, с которым сломалась его шея, и удивленное выражение лица. Я смотрела, как суетится вокруг стража, как орут остальные члены делегации, как Илия пытается замять инцидент, и думала, что туфли все-таки очень неудобная вещь. На следующее утро я стояла в тронном зале. Меня не стали слушать, не стали ни о чем спрашивать. Илия как-то странно мне улыбалась, и, видя ее улыбку, я хотела убежать, но мне не дали. Она подошла ко мне, обняла и, пока я пыталась отойти от шока, застегнула на мне ошейник. Я кричала и плакала, только толку? Теней я больше не слышала. Я пыталась его снять, открыть, но лишь содрала себе ногти на руках и исцарапала шею.

— Ты же говорила, что они не знают, кто ты? — я целовал ее пальчики, понимая, что это вряд ли что-то исправит. Но по-другому не мог.

— Они и не знают. Отец всегда говорил мне прятать свои силы. Он повторял это снова и снова, и я прятала, как послушная девочка. Сначала феи думали, что я вообще не владею никакой магией. А после случая с послом, решили, что мне достались возможности отца и просто решили их запереть. Это ужасно, словно у тебя есть рука, но ты не можешь ей пользоваться. Тогда я впервые осталась по-настоящему одна и… сдалась. Я прекратила бороться, сражаться, снова погрузилась в свое горе, боль. Спустя два месяца от меня практически ничего не осталось, — маленькая моя, маленькая храбрая девочка. — Знаешь, это неправда, что последней умирает надежда. Эта сука сдохла первой. Затем ушли остальные чувства: желание жить, вера, ощущения умирали одно за другим. Я не чувствовала запахов, вкусов, все звуки доносились так, словно я накрылась одеялом с головой. Не различала цветов — все стало серым. Не чувствовала холода или тепла, голода и жажды. Я ела, когда мне говорили, училась, скорее по привычке, чем осознанно, отвечала, когда спрашивали, не понимая смысла вопроса. Во мне все умерло, кроме боли, но и ее я уже не воспринимала так остро. Она просто была, как часть меня. Я больше не плакала ни разу. Не могла, хотя кошмары все еще снились. Мне кажется, что слезы просто кончились. И знаешь, ненависть — это не страшно, потому что ненависть — это хоть какие-то чувства. Страшно безразличие. Феям было все равно. И мне тоже стало все равно, плевать на все… жива я, мертва, дышу или нет. Помнишь, я говорила, что после смерти отца я умираю? — я кивнул. — Я ошибалась, я умерла по-настоящему только тогда, — тихо выдохнула Обсидиана.