— А ты?
— А ты?
— А я, — она склонила голову, — все остальное. Так что для того, чтобы лучше контролировать Дневную, учись лучше контролировать злость. Гаси ее вовремя.
— А я, — она склонила голову, — все остальное. Так что для того, чтобы лучше контролировать Дневную, учись лучше контролировать злость. Гаси ее вовремя.
— И так у всех?
— И так у всех?
— Конечно, только каждая тень отвечает за что-то свое, у всех по-разному, — что-то невесомое прикоснулось к моему лицу. Я дернулась. Тут ведь нет ничего. Показалось?
— Конечно, только каждая тень отвечает за что-то свое, у всех по-разному, — что-то невесомое прикоснулось к моему лицу. Я дернулась. Тут ведь нет ничего. Показалось?
— Почему мне так тяжело будить тени не в их время?
— Почему мне так тяжело будить тени не в их время?
— Потому, что ты заперла меня. А еще потому, что ты не умеешь делать это правильно.
— Потому, что ты заперла меня. А еще потому, что ты не умеешь делать это правильно.
— Научи, — и снова прикосновение, словно ветер. Боги, даже здесь меня глючит.
— Научи, — и снова прикосновение, словно ветер. Боги, даже здесь меня глючит.
— Утреннюю и Сумеречную буди при неярком свете и в тишине — зажги пересмешника и поставь завесу, например. Дневная проснется от яркого света и шума, а Ночная легче пробудится в темноте и тишине. Но уставать ты будешь почти также, — я кивнула.
— Утреннюю и Сумеречную буди при неярком свете и в тишине — зажги пересмешника и поставь завесу, например. Дневная проснется от яркого света и шума, а Ночная легче пробудится в темноте и тишине. Но уставать ты будешь почти также, — я кивнула.
— А вот так говорить, как мы с тобой тоже могут все?
— А вот так говорить, как мы с тобой тоже могут все?
— Наверное. Я ведь — это ты. Можешь считать меня внутренним голосом, памятью крови. Но я не могу сказать тебе точно, — снова чье-то легкое прикосновение, я заозиралась, но кроме серого марева ничего не увидела. — Ты и я, мы ведь неправильные, странные, — продолжила Люга, и мы вместе улыбнулись.
— Наверное. Я ведь — это ты. Можешь считать меня внутренним голосом, памятью крови. Но я не могу сказать тебе точно, — снова чье-то легкое прикосновение, я заозиралась, но кроме серого марева ничего не увидела. — Ты и я, мы ведь неправильные, странные, — продолжила Люга, и мы вместе улыбнулись.