— Нет, — бормочу, во все глаза глядя на улыбающуюся птичку. На улыбающуюся такой улыбкой, какой я не видел у нее никогда. Она так ни на кого не смотрела, никому не улыбалась. Никогда.

— Я покажу тебе, Тивор, — на вдох прикрывает глаза капитан. — Только дыши, оборотень. Не забывай дышать, — и я почти проталкиваю в себя воздух. Зачем он мне? Теперь она мой воздух.

Калисто легко целует в губы, опускается на подбородок и шею, вниз к груди, прикусывает сосок. Один, потом второй, пальцами выписывая и вычерчивая на моей коже несуществующие плетения. Скорее всего, проклятья. Я проклят ею. Я обречен ею. И меня рвет, дерет на части. Так хорошо, что почти больно.

Ее тонкие пальчики, нежные ручки медленно уводят меня за грань осознания. Я весь мокрый, хриплю вместо вдохов и выдохов, стискиваю спинку кровати, оставляя на ней глубокие борозды, дергаюсь, но все еще как-то умудряюсь держать себя в руках.

А она спускается все ниже и ниже, обводит языком пупок, целует напряженные мышцы, маленькие ладошки опускаются к бедрам, гладят вверх и вниз. Вверх и вниз. Вверх и вниз.

Хаос, дай мне сил!

— Кали…

— Шшш, волк, — не переставая целовать, произносит она. — Ты ведь не знаешь, какой ты, совсем не знаешь. Ты — вкусный, Тивор. Ты как свобода и жизнь на языке, ты пахнешь лесом и хвоей и мхом. Ты сильный и горячий.

Когда я дотрагиваюсь до тебя, так, — она снова провела рукой от колена до бедра, чуть не заставив взвыть, — или так, — язык нырнул в пупок, — я схожу с ума. Я мокрая и горячая, волк. Мне тебя не хватает, у меня все тянет и ноет.

Мне так жарко, что готова сбросить свою кожу, но тот огонь, что горит во мне, можешь остановить только ты. — Я застонал в голос.

— Что ты делаешь, Калисто? — получилось только прорычать.