Он шагал по длинной, шумной улице, той самой, по которой многие годы ходил в школу. Здесь, по пути домой, он выкурил первую сигарету и здесь же вместе с чешскими мальчишками участвовал в побоищах, что устраивались на Виноградских шанцах. Он никогда не был вождем и героем, но также ни разу не струсил. Однако если вдруг удавалось угодить камнем противнику в лоб, сердце переполнялось полнокровным и тайным удовольствием. Повести о рыцарях и сказания о мореплавателях, что он читал дома, стали его маленькой, но истинной жизнью: к щекам и рукам приливала горячая кровь, от немого волнения перехватывало дыхание. С тех пор, в годы своей юности, он больше не чувствовал ничего подобного. Тем не менее, слепые порывы, некогда заставлявшие его бежать после уроков на заброшенные шанцы и бросаться в битву, с годами неизмеримо усилились и распирали изнутри. Иногда его охватывал подспудный страх, даже ужас, что жизнь так и канет в песок. Стоило ему повзрослеть и начать самостоятельно зарабатывать на пропитание, как вокруг выросли голые стены рассудочности, сузив горизонты. Куда бы он ни посмотрел, взгляд упирался в привычную и рутинную повседневность. Рано утром он уходил в канцелярию и днем возвращался домой; оставшееся время спал. Он напоминал себе человека, стоящего с лопатой в яме. Он копал и отбрасывал, но мелкий, подвижный песок вновь и вновь осыпался, заполняя пространство.

Когда-то в детстве была у него одна книга, до сих пор не выходящая из головы, — первый том романа о Гуситских войнах. Второй том отсутствовал, впрочем, Северин его и не искал. Ему казалось особенно красивым, как, посреди великих свершений, заканчивалась эта книга. Были там цыгане, затаившиеся в скалах Чертовой стены близ Гогенфурта и грабящие суда; лихие вояки, обнимающие в трактирах девиц за игрой в кости; ночи, когда в лесах в лунном сиянии выкапывают корни мандрагоры. Был зачарованный сад, в котором горбатые гномы наводили морок на заплутавших путников, отворялись волшебные гроты, а железные львы с грохотом проваливались в глубины, стоило человеку к ним приблизиться. И в небе светилась кровавокрасная комета, и в Богемии бушевала война. Северин шел к Зденке, думая об этой книге.

На Карловой площади было тихо. Лишь несколько влюбленных парочек перешептывались под сенью деревьев. Северин расшвыривал ногами сухую листву. Электрические фонари зажглись и, подобно лунам, висели над кустами. Сквозь свет фонарей он силился разглядеть первые звезды. Его охватило угрюмое беспокойство, и он, как обычно, задержался в парке, хотя знал, что Зденка уже ждет его. Он снял шляпу, влажный воздух коснулся волос. На башне Уголовного суда пробили часы, их удары тягуче прокатились по кронам. Северин слушал их с тяжелой душой. В нем теплилась тоска по яркой и полнокровной жизни, что была описана на страницах романа. Судьба, необычайная и неукротимая, предстала перед ним в ослепительном сиянии. За купами деревьев он почувствовал город.