Над спящим городом распласталось темное и бездонное зимнее небо. Не было видно ни звездочки. За уходящей осенью волочился шлейф липкого, пробирающего до костей тумана, моросью рассеивающегося по мостовой. Мерцал огонек над тележкой с горячим чаем; возле нее, весело переговариваясь, перекусывали две девицы в шляпках с перьями и ярко-желтых пальто. Северин тоже подошел и купил пару сигарет. Одна из девиц заговорила с ним и попросила двадцать геллеров. Он полез в карман и сунул ей горсть мелкого серебра.

Им овладело горькое, мертвящее равнодушие. Он не знал, куда пойти и с чего начать. Из дверей соседнего бара пахнуло спиртным, и швейцар в приветствии приложил руку к фуражке. Северин подумал о годах, проведенных в подобных заведениях. Его пронзила острая тоска по тем временам. Тогда у него было где укрыться. Он не чувствовал себя одиноким в своем убогом, тесном мирке; его товарищами были простодушные желания, пьяные думы о величии и обманчивости вселенной. Но сейчас глаза его открылись. Испепеленный и замаранный, потрепанный и лишенный сил, он пошел по кривой дорожке, на которую его толкнула ресторанная девка.

Теперь-то он понял, почему Натан Майер произнес то слово. Он подумал о людях, для которых свет жизни оказался миражом. О циниках с грязными руками; париях, гонимых по улицам животным страхом; убийцах и тех, на ком лежит печать смерти. Это была та самая Гильдия, и Северин принадлежал к ней.

Он всегда чувствовал это, даже будучи ребенком, с головой погружавшимся в книги и жаждавшим приключений. Блеклый костер его источенной червями юности уже тогда чадил красноватым дымком, исходившим от скверны, затаившейся в сердце. Счастье других было для него детским ребусом. Он походя играл с судьбой и проскочил мимо всех ловушек, ухитрившись не покалечиться.

Северин огляделся и обнаружил, что сделал круг. Перед ним опять мерцал огонек над тележкой с чаем, во тьме белел фартук торговца. Северин подавил рыдание. У торговца был дом, и свечной огрызок за разбитым стеклом фонаря дарил ему мирный свет.

А как же он, Северин?

Из глубины души поднималась боль. Милый, похороненный под наносами сора и грязи женский образ поднял к нему скорбный лик. Однако он поспешно отвел взгляд, не желая смотреть.

Но вдруг? Неужели это возможно?..

Тихая, постыдная слабость охватила тело. Северин опустился на колени у входа в какой-то подъезд и прижался лбом к холодным ступеням каменного крыльца. Он сложил руки и закрыл глаза, и прямо над ним, на зажатом меж стенами проулка клочке неба, робко проглянула и заискрилась звезда.