посещали догадки. Иногда они были обоснованы, иногда нет. Но порой у меня возникало особое

ощущение — самый что ни на есть мерзкий вкус во рту. Противный, ни с чем не сравнимый вкус.

Сидел я однажды на допросе одного паренька, он проходил как возможный свидетель убийства.

Заметьте, всего лишь свидетель. Уважаемый человек, который, возможно, видел нечто полезное.

— И вы ощутили этот ваш волшебный мерзкий вкус?

— На полную катушку. Он и оказался нашим убийцей. Но тогда он даже подозреваемым не

был. Вот что важно. У меня не было причин его подозревать.

— Вы уверены, что взяли нужного человека, а не сфабриковали дело, потому что забыли

почистить зубы тем утром?

— Не думаю, что даже самый рьяный любитель теорий полицейского заговора поверит, что мы

подставили человека, закопав четыре тела у него за домом и разбив сверху сад камней.

— Сад камней? — Кабал представил себе эту картину. — И правда, на правдоподобную

историю не тянет. В таком случае, может, вы и были правы. Полагаю, говоря, что моя ярмарка

внушает вам отвращение, вы полагаетесь на этот необыкновенный криминалистический привкус?

— Дома я, пожалуй, выпью чашку очень крепкого чая. Надеюсь, это его перебьёт.

— Так и сделайте. Быть может, однажды, до суда будут допускать улики, основанные на

ощущениях. А пока, желаю вам хорошего дня. Я бы с радостью поспал пару часов, если это вообще

возможно.

— Хорошего дня, мистер Кабал, — сказал Барроу и направился в сторону города.

Кабал степенно зашагал к себе в кабинет, но едва Барроу скрылся из виду, бросился бежать.