– Ещё...

– Конечно, ещё, конечно, ещё, пей, Солнышко, сколько хочешь, – раздалось надо мной счастливое воркование, а трубочка вновь коснулась моих губ.

– Не увлекайтесь особо, – снова голос дяди Джеффри. – Если выпить слишком много и слишком быстро, Ники может вытошнить.

– А мы легонечко, по чуть-чуть, правда, Солнышко? И нас не вытошнит.

Я не хотела терять и капли драгоценной влаги, поэтому послушно сбавила темп, и старалась подольше задерживать воду во рту, прежде чем сглотнуть. Прохладная ткань вновь заскользила по моему лицу, принося краткое облегчение, но всё остальное тело продолжало плавиться от жара. И ещё этот шум. Зачем вся эта толпа собралась здесь, да ещё и несколько телевизоров включили в придачу – я ясно различала голос диктора новостей, какие-то взрывы, песенку Ариэль из «Русалочки»... Неужели другого места не нашлось, кроме как... А где я, собственно, нахожусь? Судя по ощущениям – я лежу, точнее – полулежу, на чём-то мягком, а судя по тому, что я слышу – нахожусь я в каком-то спортзале, куда набилась вся моя родня со своими телевизорами, пылесосами, миксерами и всем, что вообще способно шуметь. Зачем? Пусть уйдут!

Я допила второй стакан, уже не так жадно, и после исчезновения трубочки у меня во рту появилась какая-то тонкая палочка.

– Ники, не сжимай зубы, да и губы тоже, это термометр, – послышался голос дяди Джеффри.

Ладно, мне не трудно. Мои губы уже достаточно размякли и смогли осторожно обхватить хрупкую трубочку.

– Синклер? – послышался мамин голос. – Почему я здесь?

– Всё в порядке, Элоиз, ты уснула, и я перенёс тебя в соседнюю палату.

Палату? Значит, я в клинике дяди Джеффри? Но как сюда поместилась вся эта толпа? Или они просто стоят под открытыми окнами? Но зачем?

– Что с моей девочкой? Я хочу её видеть!

– Всё хорошо, Ники очнулась и уже попила, всё хорошо. Не плачь, Элоиз, всё теперь будет хорошо.

– Кризис явно миновал, – дядя Джеффри вынул у меня изо рта термометр. – Температура заметно упала. Уже сто два, а ещё утром было сто десять. (* По Фаренгейту, а по Цельсию это 38,9° и 43,3° соответственно).

– Всё равно это слишком много, – папин голос. – У нас выше девяноста при перерождении не поднимается (* 32,2 °С).

– У нас-то поднимается, порой даже выше ста десяти, – голос Фрэнка. – Но у нас изначально человеческие девяносто восемь, в отличие от ваших семидесяти семи (* 25 °С).

– Тогда почему Ники так плохо? – мамин голос. Рука, гладящая мой лоб и волосы, впервые в жизни не казалась мне горячей. Она, наоборот, была прохладной.