Шарис медленно поднялся на ноги, взглянув на продолжавшую томно сидеть девушку: «Мне нужно идти».

Втроем они молча вернулись в спальню, где Эйлас взял Шариса за плечо: «Ты почти пригубил вино».

«Я знаю».

«Ты еще что-нибудь пил?»

«Нет, — неуверенно ответил Шарис. — Я поцеловал эту девушку — она выглядит и говорит, как… как первая любовь. Она пила вино, у нее на губах оставалась капля. Я почувствовал вкус этой капли».

Эйлас застонал: «Придется найти противоядие!»

В сопровождении Гарстанга он снова обошел всю виллу, но лорда Дальдаса нигде не было.

Огни начинали гаснуть — Эйлас и Гарстанг вернулись в свою комнату. Шарис уже спал — или притворялся, что спит.

Наутро высокие окна озарились ярким солнечным светом. Шестеро путников встали, хмуро поглядывая друг на друга. Эйлас напряженно сказал: «Оставаться больше нельзя. Поехали! Закусим по дороге».

У ворот их ждали оседланные лошади, хотя привратника не было. Не желая узнать, что он увидит, если обернется, Эйлас вскочил в седло и пришпорил коня, решительно глядя вперед. Он заметил, что его спутники сделали то же самое.

«Дорога уходит в даль — забудем дворец сновидений!»

Все шестеро, в развевающихся плащах, унеслись галопом. Проехав примерно милю, они остановились, чтобы перекусить. Шарис сидел в стороне. Он вел себя рассеянно и не пожелал завтракать.

Эйласу показалось странным, что Шарис, по-видимому, осунулся и похудел за ночь — одежда держалась на нем слишком свободно, куртка висела, словно подвешенная на крючке.

Эйлас вскочил на ноги, но Шарис уже соскользнул на землю, как в обмороке; на траве лежала только одежда. Эйлас опустился на колени, схватил пустой рукав. Шляпа Шариса откатилась в сторону, его застывшее лицо — маска из бледного пергамента — исчезало, не растворяясь, но словно отворачиваясь в сторону, которой не было.

Эйлас медленно поднялся на ноги и обернулся — он хотел вернуться и вырвать Шариса из костлявых рук смерти. Бод подошел и хрипло сказал: «Поехали. Что упало, то пропало — позади уже ничего нет».

Дорога мало-помалу уводила путников направо и через некоторое время стала заметно подниматься и опускаться по холмам. Почва становилась тощей, появились скальные обнажения; лес сперва поредел, превращаясь в отдельные поросли чахлого дуба и тиса, после чего отступил на восток.

Ветер крепчал — по небу неслись облака, и пятеро всадников то выезжали на солнце, то погружались в тень.

Закат застал их посреди бесплодного плоскогорья, усеянного большими, а иногда и громадными гранитными валунами, пористыми от ветра и дождя. Гарстанг и Каргус называли эти беспорядочно разбросанные глыбы «бараньими лбами».