Хлыст открыл калитку, подошёл к крыльцу. Помедлив, поднялся по ступеням. В ушах тягуче застучало: туф, туф…

— Таши нет, — сказала старуха.

— А где она?

— Её совсем нет.

Хлыст упёрся руками в дверь. Внутри всё сжалось в точку.

— А дети?

— И дети с ней.

Хлыст сел на крыльцо. На ветру покачивался розовый куст под окном. Над цветами гудели пчелы. В синем небе кружили белые голуби. Кругом такая красотища. В такой красоте нет места горю. Из глотки вырвался смех.

— Что ты мелешь, бабка?

Старуха пересекла дворик, уселась рядом с Хлыстом:

— Днём было тихо, солнечно, и враз налетело, закружило. Снег повалил, ни зги не видно. А тут ревёт корова и ревёт. Вечер ревёт, ночь ревёт. Мы утром пришли, а тут нет никого. У коровы вымя распёрло, еле спасли. К обеду пурга чуток утихла. Мы походили, поискали. Не нашли. Потом двое приехали. Один такой здоровый, кулак большой. Второй поменьше и попроще, волосёнки будто на солнце выгорели. Они и раньше приезжали. Я как-то спросила у Таши: «Кто такие?» Сказала: «Хорошие люди». Так вот, они приехали, подняли всех на ноги. Их неделю искали, всё без толку. А когда сугробы растаяли, нашли. Может, ходили куда или просто гуляли, их и замело. До посёлка рукой подать, они в пурге не разглядели. — Старуха вздохнула, погладила ладонями застиранный фартук. — Так и сидели на саночках, обнявшись. Мы не смогли разогнуть им руки, боялись кости сломать. Так и похоронили в обнимку. Вот такие дела, мил человек.

— Где… — Хлыст прокашлялся. — Где похоронили?

Старуха махнула поверх крыш:

— В берёзовой рощице, на пригорке.

— Покажешь?

— Сам найдёшь. На могиле три камушка.

— Почему три?

— Ну как же? — удивилась старуха. — Таша, дочурка Тоола и сынок Матин.

— А Тормун где?

— Тормун? Старшенький что ли? Так его нет давно. Как ушёл на заработки, так не появлялся. — Старуха сжала Хлысту колено. — Я принесу ключ от дома. Подождёшь?