Галисия ринулась в ванную и через минуту вернулась с влажным полотенцем.

– Знаешь, что я сделаю? Я продам свои украшения, куплю дом и заберу тебя. Я всегда мечтала о сестре. Ты будешь моей сестрой? – говорила она, бережно прикладывая уголок полотенца к щеке Самааш. – Тебе не нужен такой муж, а ребёнку не нужен такой отец. Мы сами справимся. У меня много украшений. На еду и одежду хватит.

Перекинув полотенце через плечо, подбежала к столику, вытащила из ящика рисунки и дала их Самааш:

– Это твой брат. Я напишу ему письмо и попрошу помочь нам с покупкой дома. Он не откажет. Он на самом деле очень добрый. – Робко погладила женщину по волосам, заплетённым в тугие косички. – Твоя мама будет приходить к нам в гости, и мы по очереди будем петь колыбельные. Я знаю много колыбельных, правда, на другом языке. Мне их пела бабушка. Знаешь, какая у меня была бабушка? Не бабушка, а песня. Я переведу тексты на шайдир, чтобы вы понимали, о чём я пою.

Галисия говорила и говорила милые глупости, будто боялась, что умолкнет и мечта растает. Малика наблюдала за Фейхель. Из-под пледа выпирали острые колени. Руки, сжимающие подлокотники кресла, еле заметно подрагивали. Тягучий взгляд прилип к Галисии. Так смотрят на чудную бабочку и раздумывают, как с ней поступить: пришпилить иголкой к стене или посадить в банку.

– Мы же никуда не торопимся? – обратилась Галисия к Малике.

– Нет.

– Можно я схожу с твоей служанкой в свою комнату? Возьму альбом и карандаши.

Малика кивнула и, когда за Галисией закрылась дверь, направила взгляд на Самааш:

– Где твой муж?

– Не знаю.

– Но он жив?

– Когда я садилась в паланкин, слышала его голос в саду.

– Иштара не видела?

– Нет. Ко мне пришла женщина, показала на своей ладони печать хазира и попросила снять чаруш и платье. До платья дело не дошло. Потом она ушла. Вернулась на следующий день и вывела меня из дома.

Малика повернулась к Фейхель:

– Ей бы на солнце. Раны быстрее заживут.

– На крыше есть площадка для сушки белья. Она туда не поднимется.

– Я попрошу дать нам носилки.

– Там винтовая лестница, – сказала Фейхель и, немного помолчав, произнесла: – Она всегда такая?