– Я не помню очерёдности. Это было давно. Помню, было море Поиска. Человек должен найти единственного друга и единственную женщину. Иштар не просто так написал: «единственную женщину». Значит, ему не нужен кубарат.

– У каждого ракшада есть единственная женщина – это жена, – отрезала Фейхель.

Её озабоченное выражение лица насторожило Малику.

– Ты слышала что-то о семи морях? – спросила она.

– Это потерянная часть из Святого Писания.

– Потерянная или уничтоженная?

– Сейчас разве разберёшь? Ни в одной книге я не видела названий этих морей, я даже не знаю, о чём эта часть. Откуда это знает Иштар?

– Не забывай, его друг верховный жрец.

Фейхель с сомнением покачала головой:

– Его многие считают другом, но у Хёска нет друзей. Этот человек сам по себе.

Галисия вдруг встрепенулась:

– Я же приготовила вам подарки. Где моя папка?

Войдя в коридор, разделяющий ванную и спальню, Малика достала с козырька вешалки коробку. Сжав папку между коленями, приоткрыла на коробке крышку. Красное платье. Порывшись в ворохе шёлковой ткани, нащупала брошь – герб Грасс-дэ-мора – и крепко сжала в кулаке. На какой-то миг показалось, что драгоценные камни сохранили тепло пальцев Адэра. Всего на миг. Надсадно вздохнув, Малика поставила коробку на место и вернулась в зал.

Галисия вытащила из папки несколько альбомных листов, испещрённых красивым округлым почерком, и протянула Самааш:

– Я перевела две сказки на шайдир. Если сшить с рисунками, получится настоящая книжка. – Достала ещё один лист и вручила матери-хранительнице. – А это я нарисовала тебя.

Малика и Самааш приблизились к старухе и склонились над её плечом.

С портрета смотрели карие миндалевидные глаза Иштара, окружённые вязью морщин. Фейхель стискивала руками край клетчатого пледа, лежащего на коленях, и горделиво сжимала полные губы. За её спиной разливала густые краски поздняя осень. Многоцветьем горел сад, роняя листву. Тяжёлое небо припадало к паутине полуобнаженных ветвей. В просветах между распухшими от влаги тучами просматривалось солнце. Лучи дарили земле последнее тепло.

Старуха долго разглядывала портрет. Наконец промолвила:

– Это я?

Малике стало тоскливо. Идиотский закон, который принял какой-то идиот-хазир, запрещал женщинам смотреться в зеркало. Фейхель дожила до глубокой старости и не знает, как она выглядит. Молодость и красота прошли стороной, ничего не оставив в памяти.