– Я не о том, – сказал Артур, – думаешь ли ты о браке? – Он сделал нажим на слове «о».

– Нет, господин, – отвечал я. – Не думаю.

– Упрямец Дерфель! – поддразнил меня Артур, потом проговорил задумчиво: – Я бы хотел, чтобы меня после смерти похоронили по-христиански.

– Зачем? – ужаснулся я и коснулся стальной кольчуги, чтобы отвратить зло.

– Чтобы нам с Гвиневерой лежать вместе, в одной могиле.

Я вспомнил клочья кожи на Норвеннином скелете и скривился.

– Ты будешь с ней в Ином мире, господин.

– Наши души, да, – признал он, – и наши тени, но разве не могут и наши земные тела лежать рука об руку?

Я мотнул головой.

– Прикажи, чтоб тебя сожгли, если не хочешь, чтобы твоя душа бродила по Британии.

– Может, ты и прав, – беспечно отвечал Артур. Он лежал на животе, скрытый от виллы зарослями крестовника и васильков. Оба мы были без доспехов – их предстояло надеть в сумерках, перед тем как напасть на воинов Ланселота.

– В чем секрет вашего с Кайнвин счастья? – спросил меня Артур. Он не брился с выхода из Глевума, и щетина на его щеках проблескивала сединой.

– В дружбе, – отвечал я.

Артур нахмурился.

– И все?

Я задумался. Вдалеке рабы выходили на сенокос, их серпы ярко вспыхивали в утреннем свете. Малыши бегали по саду и огороду, отпугивая соек от гороха, крыжовника, смородины и малины; ближе, в заплетенной вьюнками ежевике, шумно ссорились зеленушки. Не верилось, что недавно толпа разъяренных христиан осаждала это место и вообще что в Думнонии идет война.

– У меня по-прежнему при взгляде на нее всякий раз екает сердце, – признал я.

– Вот-вот! – с жаром подхватил Артур. – Сердце замирает, и кровь быстрее бежит по жилам.

– Любовь, – сухо сказал я.

– Мы с тобой счастливцы, – улыбаясь, произнес Артур. – У нас есть любовь, дружба и даже больше – то, что ирландцы зовут «анмхара», душевный друг. С кем еще хотелось бы разговаривать до конца дней? Мне так нравятся вечера, когда мы просто беседуем, а солнце садится и мотыльки летят на пламя свечей.