Нет, это было глупостью. Страшной глупостью!

Экран померк, я выключила фотоаппарат, вынула батарею.

Почему эта дрянь, машина, никчемный механизм, все ещё работает? Разбить его в дребезги, уничтожить! Так будет справедливо. Но рука не поднималась.

Я с трудом угомонила порыв к разрушению, спрятала фотоаппарат обратно в чехол и запихнула его под кровать, чтобы не попадался на глаза.

Единственное я знала точно, если поддамся эмоциям — буду жалеть потом. Я обязана вернуться к фотографиям рано или поздно, чтобы не забыть лицо Димки. Самое страшное, если оно начнет вымываться из памяти, померкнет, бесследно растворившись в безумстве этого мира, и через несколько лет я уже не смогу вспомнить цвет его глаз. Образ друга вытеснит что-то блеклое как непроявленный негатив и так будет со всеми, кого я когда-то знала.

Так было с папой и не может повториться вновь.

Пока у меня есть возможность, я должна помнить.

Я должна стать сильнее.

Я должна отомстить.

Но нынешняя я была ни на что не способна. Свернувшись на постели калачиком, прикусывала костяшки пальцев, чтобы не закричать. Нельзя шуметь, нельзя плакать, нельзя выпускать отчаяние на волю. Теперь я даже себе полностью не принадлежала.

Как же невообразимо просто восхищаться смелостью героев в книгах, и как сложно быть храброй самой.

* * *

Здесь его звали странным именем, чужим. Какое-то время он и не думал на него откликаться. Дишкари — колючее и шипящее, как все здесь. Потом остальные рабы ему разъяснили, что так называют пустынных демонов, путешествующих вместе с ветром — необузданных созданий, которых практически невозможно поймать, но, если у отважного путника получится, дишкари обязательно выполнит заветное желание взамен на свободу.

Парень усмехнулся и ответил, вспомнив восточную мифологию: “Джинн, значит?”

Прозвище прижилось.

И вот он уже кто угодно, только не Димка.

Димка остался лишь в голове, и Джинн решил, что пусть так и будет. Настоящее имя теперь стало для него чем-то вроде драгоценности. Сашка всегда произносила его мягко, и парню не хотелось портить воспоминания чужими голосами, которые попытались бы его так назвать.

Правила он тоже усвоил быстро, хотя, если говорить по правде, то нечего там было усваивать. “Ты — вещь” — два слова которые должен был понять каждый, кому “посчастливилось” попасть в рабство.

Имран Гафур, державший в пухлых лапах свой зверинец, при встрече с новым товаром даже задвинул речь, в которой милостиво просветил Джинна, что тому перепала не худшая доля, а его заведение, самое что ни на есть элитное. И если он добьется успеха в боях, то сможет найти себе покровителя. Перспектива куда лучше, чем гнить в зловонных камерах, а потом выходить на песок, чтобы пролить кровь на потеху толпе. Не важно чью — свою или чужую, до конца жизни, снова и снова, за корку хлеба.