Да, тореро опять улыбается зрителям и кланяется, не обращая ни малейшего внимания на быка! С одной руки его красивыми складками ниспадает плащ, а в другой зажата шляпа… но где его оружие?

Между тем, бык, как и в предыдущие два раза, пробегает вперёд, но не останавливается, чтобы развернуться, а начинает спотыкаться и через несколько шагов падает на колени. Теперь все могут видеть, что над его левым плечом торчит эфес вонзённой по рукоять шпаги!..

И тогда сквозь ликующий рёв трибун прорывается вой. Жалобный и тоскливый, но хорошо знакомый голос Быка, старого друга и товарища, такого верного, такого жизнелюбивого!.. Предсмертный крик…

Фигольчик тоже кричит во сне. Кричит и трясёт решётки из толстенных прутьев, так, что они едва не выходят из пазов. (Какие решётки?) Он трясёт их, вцепившись сведёнными пальцами, сдирая кожу и мясо до костей. И продолжает кричать!..

И… просыпается. Пальцы его действительно сведены судорогой, но в них зажаты не прутья решёток, а жёсткая тюремная подушка. Ах, да…

— Эй, заключённый! По какому случаю голос подаёшь?

Вертухай. Ну, да, он же в тюрьме. И решётки здесь есть — вон они на окне. Тройные! Только за ними не арена, а клочок пасмурного ночного неба.

— Я тебя спрашиваю! Чего воешь-то?

— Я? А… Это… Сон дурной приснился! — честно ответил арестант.

— А под подушкой что прячешь?

— Ничего.

Он действительно ничего не прятал под подушкой. Козырь, который ушлый гангстер Граната Фигольчик приберегал на крайний случай, лежал в другом месте, и не родился ещё такой вертухай…

— Ты у меня не того! Не фокусничай!

В замке загремели ключи, и дверь в одиночную камеру отворилась. Внутрь втащил свою грушеобразную тушу жирный, сальный охранник, обладатель мерзкого визгливого голоса, поганого запаха и сволочного характера.

Конечно, остальные вертухаи не вызывали у Фигольчика никакой симпатии, но они хотя бы не подличали! Раздражала их манера обращаться с человеком, как с вещью или как с животным. Фигольчика бесили их бесстрастные лица, манера отдавать команды монотонным голосом, словно они были не живыми людьми, а механическими манекенами. Бесило его и то, что никто из них с ним не разговаривал, и не отвечал на его вопросы. Бесило, когда они, сопровождая его на допрос, поддерживали под локти при входе в кабинет, словно боялись, что он промахнётся мимо двери.

Этот же, в отличие от остальных, был крайне разговорчив, но говорил такие вещи, что хотелось свернуть его сальную шею! А ещё, он не поддерживал конвоируемого за локоть, а направлял его движение с помощью тычков и коротких ударов дубинкой. За это его ненавидели арестанты, и даже сослуживцы презирали. Но жирному это было, как с гуся вода! Он жил, как бы своей отдельной жизнью и мнение окружающих его не интересовало.