Его Величество гнал коня прочь от столицы и ничего этого не знал. Он знал лишь одно: игла, засевшая в сердце, вынудила его покинуть городские стены. Ночной ветер будто выдувал туман из памяти, обнажая острые углы прошлого, биться об которые было больно и до сих пор.

Стрема, радуясь движению, оглашал округу басовитым лаем, вызывавшим отклик у собак из окрестных деревень, и оглядывался на хозяина, словно звал за собой. В дом, в который возвращался. Король не улыбался, как обычно, глядя на него.

Когда на горизонте неровной линией, перечеркнувшей звездный свет, встала громада Ласурской чащи, Редьярд придержал коня, а потом и вовсе спешился и пошел вперед, держа гнедого в поводу. Сердце колотилось так, словно Его Величество не ехал верхом, а бежал.

Убежавший вперед пес одним прыжком пересек границу между пустошью и чащей, а затем вернулся, вопросительно глядя на хозяина – мол, почему не идешь следом? Король покачал головой и замер, глядя в черноту, притаившуюся под лесным пологом, вдыхая весенние ароматы древесных соков, хвои и влажной земли. Поскуливая, волкодав уселся у его ног и застыл; двигались лишь чуткие уши и нос.

Нет ничего страшнее, чем смотреть в темноту. Чем дольше всматриваешься, тем сильнее кажется, что она проникает в тебя, обволакивает и смотрит голодным ответным взглядом. Ее взор физически ощутим, от него бегут мурашки по коже и приподнимаются волоски на затылке, а сердце начинает чудить и пропускать удары. И кажется, еще миг – и темнота прыгнет на тебя как зверь, чтобы поглотить, растворить, стереть навсегда с лица этого мира…

Его Величество моргнул, приходя в себя. Стрема дремал у его ног, положив большую голову на лапы. Над лесом рассвет белел полосой, и между деревьями уже видна была заветная тропинка. Если другие звериные тропы вели к водопою и укромным местам, то эта, единственная, бежала туда, куда Редьярд стремился, но никак не мог попасть: к его недостижимой мечте с дерзкими губами, копной черных волос и с глазами, как дикие сливы. Пресветлая, столько лет прошло, Эстель, наверное, давно выглядит настоящей ведьмой – старой, седой и беззубой, – а он все не решается переступить эту черту! Боится, что не сможет остановиться, если пойдет по этой тропинке… Но, Аркаеш его побери, он помнит обо всем: о новом храме, строительство которого только началось, о скором появлении внука, об угрозе, нависшей над Ласурией. Помнит каждое из тысяч неоконченных дел, требующих его внимания, присутствия, ежедневного участия…

Если и существуют узы более болезненные, чем узы памяти, то это узы долга!