— Возьмите, — сказала Сюзетта.

Я взглянул на нее. На ней было прелестное платьице, в волосы вплетены розовые ленточки.

Я взял шприц, секунду рассматривал его, а потом закатал рукав и защипнул вену.

— Семипроцентный, — произнесла Сюзетта. — Глубже.

— Глубже, — повторил я.

Вонзив иглу, я до упора нажал на поршень. На миг все просветлело. Наркотик растекся по венам, и я глубоко вздохнул от облегчения. Сюзетта засмеялась, и я улыбнулся ей, но сразу вскрикнул, ибо воздействие кокаина стало улетучиваться, вернулось пламя, облегчение исчезло. Дрожащей рукой я схватил шприц.

— Нет, — содрогался я, — нет!

Коснувшись пальцем кончика иглы, я выдавил капельку крови и вновь вонзил шприц себе в руку. На сей раз не было никакого результата. И вновь я вонзил иглу, еще раз и еще, пока рука моя не оказалась вся исколота узором точек. Я слизывал кровь, мазал ею губы, но это не доставляло мне никакого удовольствия.

— Помоги мне, — закричал я. — Прошу, Лайла, помоги мне.

Она перестала обнимать девочку. Ее губы, как и мои, были выпачканы кровью, затем она вновь склонила голову к обнаженным грудям Сюзетты, облизывая и посасывая их. Вместе, девушка и женщина, они смеялись мне в лицо, выгибаясь и содрогаясь в переплетении рук и ног, тесно прижимаясь телами друг к другу. Я отступил Мой мозг превратился в жаровню, полную раскаленного песка. Лайла оторвалась от поцелуев и опять взглянула на меня. Глаза ее сверкали, губы были яркие и влажные.

— Бедный Джек, — проговорила она, улыбаясь. — Джек-Потрошитель.

Я зажал уши. От ее смеха в моей голове вспыхнуло пламя, и я не мог его погасить. Я жаждал ее. Одно ее прикосновение могло погасить пожар. Я попробовал сдвинуться с места, но словно окаменел и мог только смотреть. Как жадно они целовались! Я крепко зажмурился. Но их смех, их любовные утехи заполнили все мои мысли. Боль стала непереносимой. Я пронзительно закричал. Крик струился как кровь, и сгорал в пламени. Все, близок конец… огонь уже растапливает мой мозг. Близок конец… должен прийти конец…

— Возьми, — сказала Лайла.

Вдруг наступила давящая тишина. Мы стояли перед портретом Лайлы. В комнате горела одинокая свеча, мигая как и раньше. Лайла протянула мне золотое блюдо с жидкостью, темной, как вино для причастия.

— Умой лицо.

Я повиновался. Коснувшись крови, я знал, что делать, куда идти.

— Смотри, — велела Лайла и поднесла блюдо к лицу.

Отражение было мое и в то же время не мое. Кожа сильно побледнела, глаза горели огнем, словно из блюда на меня смотрел разящий ангел смерти.

— Иди, — подтолкнула Лайла, целуя меня. — Иди с миром.