— Я ведь хотел помочь ему, — пробормотал я.

Не обернись все так, я бы ни за что не сказал, что болезнь Печатника была из разряда неизлечимых.

3

На следующий день я спрашивал себя снова и снова, до исступления, какая муха его укусила. В конце концов, я просто снабдил его игрушкой-обманкой — услаждающая взор подсознательная вселенная в капельке крови, ну не глупость ли? Мне и в голову не приходило, что все так далеко зайдет. Но так и вышло — и теперь я гадал, куда унес этого горемычного его собственный беспокойный ум. Ответ, непостижимый в бодрствовании, явился мне во сне.

Вполне закономерно, что местом для него послужил старый чердак моего дома — ведь во всем мире нельзя было сыскать для Печатника места более ценного. Я сидел на стуле — высоком, удобном и в реальности не существовавшем. Стул был поставлен прямо перед пыльным диваном. Голова моя была заполнена звонкой пустотой, и лишь слабое волнение давало понять, что на чердаке есть кто-то еще, кого я не мог разглядеть, — все вокруг было тусклым, расплывчато-серым. Кто-то будто бы сидел на диване, а может, просто так падали тени.

Приложив руку к глазам, я понял, что ношу очки с круглыми линзами, вделанными в проволочную основу. Стоит их снять — и я все предельно ясно увижу, появилась мысль, но голос со стороны произнес: даже не думай — и я узнал его. Тень на диване обрела человеческие черты, и стылый ужас вдруг сковал мне сердце.

— Уйди, Печатник, — сказал я. — Ты меня ничем не удивишь.

Но голос, упавший до насмешливого хриплого шепота, не согласился. То, что он говорил далее, смысла на первый взгляд не имело — и в то же время какая-то доля правды в этом всем была. Конечно же, ты удивишься. Ты УЖЕ можешь удивляться — грядут такие тайны и чудеса, о которых ты и думать не смел.

И все мои чувства, обострившиеся от пристального взгляда через очки, вдруг стали доказательством его туманных слов. То были чувства особой природы, которые, как подсказывает мне личный опыт, являются лишь во снах: вспышки осознания, приходящие из ниоткуда, исполненные невыразимого значения, не имеющие места где-либо еще в нашей жизни. Но хоть эти ощущения астрономического масштаба и предлагали познать нечто невероятное и яркое, я ничего не видел сквозь тусклые стеклышки очков, кроме неясных очертаний человека передо мной, которые проявлялись все более и более полновесно. Тут я осознал, что с этим человеком что-то не так: всю его кожу кто-то исполосовал до кровавых лохмотьев, и каждая страшная рана обретала тошнотворную четкость и микроскопическую детальность прямо на моих глазах. Единственный обладатель цвета в серой реальности, этот живой труп дергался и дрожал, словно огромное обливающееся кровью сердце всего сновидения. От него исходил звук — ужасное хихиканье потерявшего рассудок.