— Значит, не очень сильно хотела, — сказала она и с разочарованным видом покачала головой.
— А ты… ты все это время была жива? Где же ты пряталась?
— Я отправилась домой. Назад, к моему народу. Я хотела оставить прошлое в прошлом, забыть и вас, и все, что случилось, но оказалось, что я не умею забывать. Иногда мне казалось, что я почти сумела выбросить вас из памяти, но стоило мне взглянуть на мои руки… — Тетя стянула с рук перчатки, и я увидела, что ее пальцы покрыты белыми, уродливыми шрамами от ожогов. — Еще один след остался у меня на животе — там, куда попала дробь из ружья твоего отца. В рану попала инфекция, она загноилась, и я едва не умерла. Но я
— Иногда шрамы, которые болят сильнее всего, увидеть нельзя. Не так ли, Сара?..
Я не ответила, не в силах оторвать взгляда от ее изуродованных пальцев.
— Я знала, что однажды я вернусь, чтобы сдержать свое слово. Чтобы заставить тебя заплатить за все зло, которое причинила мне твоя семья. За то, что ты отвернулась от меня, хотя я любила тебя сильнее, чем любила бы собственного ребенка. Я стала для тебя второй матерью, а ты хотела сжечь меня заживо!
— Но это не я! Это папа! От горя он совсем обезумел, и…
Тетя улыбнулась, но от этой улыбке меня мороз пробрал.
— Безумие — отличный предлог, тебе не кажется? Им можно оправдать любой, самый ужасный поступок, любое зло, которое ты сделала своим самым близким людям… — Ее глаза как-то странно блеснули. — …Или их детям.
И снова я похолодела. Мне показалось — я догадываюсь, что имеет в виду Тетя.
— Ты давно в городе? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.
— Давно. Достаточно давно, чтобы понять, что дела у тебя не очень… Я знаю, что твой колченогий муж не работает на земле, а сражается с ней. И что твоя дочь… Знаешь, она была очень похожа на тебя шестилетнюю.
— Герти, — сказала я. — Ее зовут Герти.
Тетя неприятно улыбнулась.
— О, я знаю. Мы хорошо знали друг друга — Герти и я.
Сделав над собой усилие, я еще раз заглянула в ее глаза и прочла в них правду. На этот раз никаких сомнений у меня не оставалось.
Отступив еще на полшага, я подняла ружье и прицелилась Тете в грудь.
— Значит, это был