— О'кей, — сказал он.

И я рассказал свою историю во второй раз. Сейчас я рассказал ее в третий раз; а третий счет, как говорят, платит за все.

Покойся в мире, Эрни.

Я люблю тебя, друг.

Эпилог

Эпилог

Если бы эта история была выдумана, то я закончил бы ее словами о том, как одна белокурая прекрасная леди повергла ниц рыцаря из гаража Дарнелла. Однако на самом деле ничего подобного не случилось. Ли Кэйбот превратилась в Ли Эккерман. Она и ее супруг, продавец компьютеров IBM, живут в Нью-Мексико; у них две маленькие дочери-двойняшки. Мое чувство к прекрасной леди не совсем угасло, мы обмениваемся почтовыми карточками на Рождество, и я посылаю ей открытку в ее день рождения, так же как она не забывает о моем. Иногда мне кажется, что прошло гораздо больше времени, чем четыре года.

Что произошло с нами? Я не знаю. Хотя, может быть, вот что: у нас бывали ночи, когда мы занимались любовью, а потом лежали в постели, и я чувствовал, что нас разделяло только одно: лицо Ролланда Д. Лебэя. Я мог целовать ее губы, грудь и живот, жаркие от страсти, но внезапно слышал его голос: «Пожалуй, это самый лучший запах в мире… не считая запаха гнили». И у меня пропадало желание обладать лучшей женщиной в мире.

Бывало, что и в ее глазах я читал то же самое. Мне кажется, любовники не могут долго и счастливо жить с такими воспоминаниями, даже если они не сделали ничего противоестественного, а только спасали друг друга и своих близких.

Через два года мы расстались. Ли окончила колледж и вышла замуж. Я был на ее свадьбе. У нее замечательный супруг. Правда. Он хороший парень. Ездит на «хонде». С ним у нее нет никаких проблем.

* * *

Остались ночные кошмары. Иногда я просыпаюсь посреди ночи и, поглаживая больную ногу, вспоминаю, что видел Эрни. После этого я не могу заснуть и ворочаюсь до утра, то и дело глотая подкатывающие к горлу слезы.

Я был на похоронах Каннингеймов. Гробы были закрыты. Сам вид этих выстроенных в ряд продолговатых деревянных ящиков больно и холодно поразил меня. И почти военный порядок у меня каким-то образом связался с памятью о муравьиных лагерях.

После похорон я разговаривал с Ричардом Мерее и, уже расставаясь, спросил его, что стало с грудой железа в гараже Дарнелла.

— А, я сам ею занимался, — ответил он. Его лицо вдруг стало очень серьезным. — Я велел двум парням из местной полиции положить обломки под пресс на заднем дворе и сделать из них вот такой кубик металла. — Он развел ладони приблизительно на два фута. — У одного из этих ребят остался здоровенный шрам на руке. Он очень переживает из-за него.