— Придется, однако, Вам запастись терпением, прежде чем сии сокровища подымутся из недр земли.

— Я терпел десяток лет, — печально отвечал Михайлов, и отец Модест сочувственно кивнул.

В отличие от Параши, к разговору прислушивающейся (Катя драила на конюшне Роха скребницею), Нелли заскучала. Мысли ее оборотились к недавнему разговору о Венедиктове.

«Отчего ж он на нас боле не нападает? Не может же он не знать, что мы намереваемся теперь уж его погубить, да все мы вместе и ларец у нас! Вон, как он тогда наскочил — Филипп чуть кровью не изошел!»

«Причин несколько, — отвечал отец Модест. — Одна из них самая простая, но немаловажная. Уж слишком мы далеко, чтобы пытался он нас нащупать. Сие не означает, маленькая Нелли, что оный Венедиктов бездействует ныне. И он приуготовляется к нашей встрече как то в его силах. Забудь сейчас о Венедиктове, Нелли, поскольку вспомнить о нем тебе еще придется».

— Роман! Не уснул ли ты часом, племянник? Леонтий Силыч уж второй раз спрашивает, проходишь ли ты начатки ботаники?

Нелли вздрогнула: голос живого отца Модеста прозвучал куда громче воображаемого.

— Нет вовсе.

— А какова же Ваша учебная программа, молодой человек, и кто ее составлял?

— Частию гуверна… гувернер, частию папенька. Учу я арифметику, Евклидову геометрию первую книгу, французский да немного латынь, родную речь, конечно Ломоносова да Сумарокова вирши, географию городов и стран, рисование да гишторию.

— Вот то, о чем я сокрушаюсь, господа! Толком три предмета полезных да языки, а сколько балласта зряшнего! Вирши! — Михайлов брезгливо повел носом. — Рисованье! Хлам гишторический! Где ж физика? А химия? А вить мы почти на пороге нового века, каковой станет, не сомневаюсь, веком великого развития наук естественных и точных!

— Коли люди отстанут в нем от версификации да гиштории, едва ль на пользу пойдут человекам знания естественные.

— А без гиштории человечество не увидит собственного своего лица! — горячо вмешался Роскоф. — И повторит ошибки прежних дней!

— Мы доживаем век торжества материи над духом, — вздохнул отец Модест. — И нам, людям взрослым, уж не изжить в душах своих печальных его следов, как бы того ни хотели сами. Ласкаюсь, новое поколение будет щасливее.

— Боюсь, здесь уж мне не навербовать волонтеров! — засмеялся Михайлов, усевшийся верхом на грубом стуле, словно мальчишка, играющий в лошадки. — А насколько жизнь цветов и деревьев интереснее человеческой!

Но если отдых и проходил в разговорах, то перегоны с каждым днем становились все тяжелее. Нелли тревожилась, выдержит ли такие морозы изысканный Нард, родившийся в степях. Отец Модест, впрочем, уверял ее, что степные лошади способны переносить тяжелые зимы, но Филипп разделял опасения девочки. Слишком уж тонкокостным было сложение чистокровного ахалтекинца, слишком гладкою золотистая недлинная шерсть. Но покуда вроде бы обходилось.