Но черт бы побрал их всех! Кровь глубоководных не была особенно сильна во мне! Я мог бы спокойно прожить всю жизнь, ничего о ней не зная, если бы не их вмешательство. А теперь я сидел здесь, запертый, как крыса в ловушке, в собственном доме, ощущая, как рвутся к жизни те жуткие семена, которые они во мне пробудили. Да, запертый здесь, как в ловушке. Выйдя на балкон, я увидел, что они ждут меня: большая американская машина, стоявшая у дорожки, ведущей к прибрежному шоссе; небольшая кучка людей, устроивших пикник на вершине утеса; молчаливый наблюдатель, поджидавший на лестнице, ведущей на пляж.

Теперь отважиться выйти наружу означало отдаться им в руки, а уж они непременно убьют меня, чтобы не дать мне донести информацию до властей. И все же я каким-то образом должен был оповестить мир о том, что тут происходит. Понемногу, мой план обрел форму, и я начал работу над этой рукописью, работу, которая постоянно прерывалась, но которую, тем не менее, мне теперь все-таки почти удалось закончить. Еще несколько страниц, и... Но не буду забегать вперед.

Я писал весь день, не заботясь о разборчивости почерка, и первый раз прервался в шесть часов вечера, чтобы немного перекусить и позаботиться о своей лодыжке, которая теперь постоянно причиняла боль и отравляла каждое мое движение. Я не хотел оказаться полностью беспомощным, когда настанет ночь.

Именно тогда, разыскивая бинт, я услышал доносящиеся из-под окон громкие и сердитые голоса. Я намеренно оставил окна приоткрытыми в слабой надежде, что кто-нибудь — какой-нибудь человек — может пройти мимо. Поскольку мой дом находится на отшибе, это казалось почти невероятным, но шанс существовал, пусть и очень маленький. Теперь мне показалось, что ко мне вернулась удача. Мужской голос, доносившийся снизу, принадлежал юноше, доставлявшему мне газеты, Грэму Лэйну, и я мог предположить, что второй голос, женский, был голосом его невесты.

Я прокрался на балкон, пригибаясь и держась так, чтобы меня не заметили те, кто мог следить за домом, и склонил голову, чтобы посмотреть вниз. Там стоял Грэм — с поникшими плечами, печально глядящий вслед надменно удаляющейся фигуре молодой женщины, спешившей по тропинке, которая вела к главной дороге. Он дважды окликнул ее, и дважды ее голова поднялась чуть выше, но она продолжала высокомерно шагать прочь. Очевидно, они вышли на прогулку, произошла ссора — обычная размолвка между влюбленными, — и теперь она уходила в гордом одиночестве.

— Грэм! — позвал я.

И добавил, когда он начал поднимать голову: